божество, четырехрукое с тремя лицами. Черт побери, ведь за все время я не оставил на этом диске ни единого отпечатка пальцев, не говоря уже о царапинах! Такой добротный, прочный, его так приятно было держать в руках, совсем не то что хлипкая дешевка времен упадка… Да он бы еще сто лет мог прослужить!
В углу сиротливо лежит желтый внутренний конверт (бумажный, не пластиковый!) и внешний, из плотного картона. Джон, Зал, Джо и Стив смотрят на меня с укоризненной усмешкой. Сверху, старинными буквами, название альбома. Подумать только, тогда мы, наоборот, считали такой шрифт новым и современным. Ничего не поделаешь, то, что сегодня современно, завтра становится ретро.
Смотреть в глаза Джону почему-то особенно трудно. Его взгляд пронизывает насквозь. Мне становится плохо. Дышать трудно, к горлу подступает комок. Неверными шагами подхожу к загаженной раковине и сую голову под холодную воду.
ЧЕРТ ПОБЕРИ!
ЭТОТ ДИСК БЫЛ СРЕДОТОЧИЕМ ВСЕЙ МОЕЙ ЖИЗНИ! Я НЕ РАССТАВАЛСЯ С НИМ С ШЕСТНАДЦАТИ ЛЕТ! ЭТО ВЕЛИКАЯ, ГЕНИАЛЬНАЯ МУЗЫКА, И Я НЕ МОГУ, НЕ ХОЧУ ЖИТЬ БЕЗ НЕЕ!
Тут я понимаю, что ору на весь дом. К счастью, мои соседи, кто бы они ни были, давно привыкли к шуму. Во всяком случае, должны были. До сих пор никто не жаловался. Сейчас наверняка решили, что это очередная запись.
Ну что ж, ничего не поделаешь, наступило время решительных действий! Придется выйти из дому и купить дубликат. Иначе полный крах, конец хрупкому равновесию осязаемых и звуковых символов, составляющих мою жизнь.
АЛЬБОМ НАДО ВЕРНУТЬ!
Я вдруг снова полон сил и энергии. Мне предстоит великий подвиг! Нашариваю под грудой одежды спортивные туфли, надеваю на босу ногу и зашнуровываю. Теперь состояние погоды за иллюминатором приобретает практическое значение. Смотрю снова. М-да, лучше надеть куртку. Вытаскиваю из пустой жестянки, где храню деньги, несколько банкнот и неоплаченных авторских чеков и сую в карман. Шагаю к двери… и останавливаюсь.
В последний раз мне пришлось выйти на улицу году этак в восемьдесят первом, двадцать лет назад. Тогда я решил, что мир окончательно свихнулся, и ушел в свою раковину. Гостей не принимал последние лет десять, все контакты поддерживал через почту, телефон и электронный кабель, не зная даже, существует ли на свете что-нибудь, кроме того дерьма, которое присылают для обзоров.
По спине бегут мурашки. НЕ ХОЧУ ТУДА! Со вздохом окидываю взглядом гостиную. Всюду горы книг, в основном о музыке. Телевизор с заросшим пылью экраном, не работавший с тех пор, как умер Дик Кларк. Приемники и проигрыватели всех мастей, дисководы, пульты… Допотопный текстовый редактор, на котором я печатаю свои статьи. Ну и, само собой, коллекция пластинок: тысяч шесть альбомов и примерно столько же синглов, с любовной тщательностью расставленных по полкам и собранных в аккуратные стопки. Самые старые защищены пластиковой пленкой. Среди них последний виниловый диск, выпущенный крупной фирмой — концертные записи Спрингстина с 1985 по 1995 год. Им тогда не удалось распродать и десяти тысяч экземпляров. Компакты, которые присылают на рецензию, я обычно не храню, разве что перезаписи старых вещей, которых у меня нет. Просто выкидываю в окошко вентиляционной шахты в туалете. Куча, наверное, уже доходит до второго этажа.
Вид моих сокровищ помогает немного взбодриться. Я должен быть сильным, чтобы выполнить свою миссию и остаться в живых, хотя бы ради них! Страшно даже представить, что сюда придут чужие люди и начнут копаться в моей коллекции грязными руками!
Поворачиваюсь к двери и начинаю возиться с замками. Их всего пять, не считая вертикального засова. Замки заржавели намертво, стальной стержень врос в доски пола. Приходится позорно вставать на корточки и лезть через люк.
Боже мой, ну и помойка! Пыль, паутина, использованные шприцы, тряпки, клочья бумаги… Через горы мусора ведет узкий проход, видимо, проделанный рассыльным из супермаркета. Только к моей двери, больше никуда. Вот, значит, за что я плачу сто двадцать пять долларов в месяц! Ну погодите, дайте только добраться до старого Гаммиджа, тоже мне домохозяин! Черт побери, он что думает, это заброшенная трущоба?
Увы, вскоре я убеждаюсь, что именно так и обстоят дела. Дом полностью разорен. Все окна и двери, кроме моих, выбиты, других жильцов нет, если не считать крыс, бродячих собак и, судя по некоторым признакам, редких бродяг. Понятно теперь, почему никто не возражал против громкой музыки. Бог знает почему еще не отключили электричество… Правда, лет пять отключали, неделю не было, но потом появилось. Кто-то сам подсоединил? И если за домом не следят, то кто забирает мусор? Те же бродяги? Тогда странно, что никто не поживился медными водопроводными трубами. Ах да, их же меняли в конце семидесятых на какую-то новомодную пластиковую дрянь!
Вот я и на улице. Ну и ну! Конечно, тут и раньше особо нечем было любоваться, но теперь…
Вокруг, сколько видит глаз, расстилается огромный пустырь, заваленный горами щебня. Мой дом — единственное, что уцелело хотя бы наполовину. От соседнего здания остался лишь кусок кирпичной стены — той самой, на которую я каждое утро смотрю в иллюминатор…
Проклятие! Куда подевалась Амстердам-авеню?
Продираюсь сквозь кирпичные руины под свинцово-серым небом. Как будто проснулся в поэме Элиота, честное слово!
Наконец моя «сумеречная зона» кончается и показываются первые признаки цивилизации. Улицы, переулки, машины, дома с живыми людьми… Все-таки Гарлем — лучшее местечко на свете! А я-то уж было подумал, что Третью мировую пропустил. Похоже, не повезло только моему кварталу.
У магазинчика на углу ошиваются несколько моих черных соплеменников.
— Эй, братки, там что, война была? — показываю.
Подростки недоверчиво косятся.
— Мэр приказал легавым сбросить зажигательную бомбу.
— За каким хреном?
— Чтобы крэк не толкали.
Вон оно что! Я тогда чуть не изжарился, решил, что нью-йоркский август побил все рекорды. Видать, мой дом крепче других или просто повезло…
Стою, размышляю, а парни тем временем обступили меня со всех сторон.
— Так ты и есть тот шизик из дома с привидениями? — ухмыляется один из них.
— Да вроде того.
— Видать, и денежки водятся. Может, одолжишь?
— Ага, — скалится другой, вынимая пистолет… из пластика, будь я проклят! — Давай отстегивай, а то хуже будет!
Я бью его по руке, пистолет отлетает в сторону, подпрыгивая как игрушечный. Малолетки таращатся на меня, не веря глазам.
— На кого хвост поднимаешь? — сплевываю я. — Нечего тыкать в меня этой дешевкой! Да ты знаешь вообще, с кем разговариваешь? Я с самим Кингом за руку здоровался!
Парни переглядываются.
— Кинг? А это кто?
— Наш брат, в честь которого выходной.
Наконец-то дошло. Уважительные кивки.
— Да ну?
— Прямо с самим?
— А не врешь?
Я презрительно усмехаюсь.
— Кто брату врет, того свинья обосрет.
Моя незамысловатая присказка повергает мальчишек в конвульсии. Неужто ни разу не слышали? Так или иначе, придя в себя, они уже улыбаются. Развивая успех, перехожу к главному:
