презрительным взглядом лежащую на полу женщину, он достал из сумки банку с «сиропом» и плеснул агенту Скаллери на юбку и блузку. Та попыталась отползти от него как можно дальше.
— Ну, а кто смеется теперь, а? — спросил Сынок.
Он прошелся по квартире, гася свет и закрывая все шторы. Вернувшись к входной двери, Сынок вышел в коридор, оставив дверь чуть приоткрытой. Спустившись вниз, он записал фамилии шестерых жильцов дома.
Полчаса спустя Сынок стоял в будке телефона-автомата в квартале от дома, зажимая трубку подбородком, держа в одной руке недоеденное манго, и набирал другой номер.
С пятой попытки ему ответили:
— Алло?
— Скажите пожалуйста, это квартира Робертсов?
— Да, я Салли Робертс.
— О, здравствуйте, вы меня не знаете. Я брат Алисы Гибсон. Она живет в вашем доме.
— Алиса? Ну конечно, в квартире четыре-Д.
— Совершенно верно. Сестра как-то упомянула, что вы живете с ней в одном доме, и я узнал номер вашего телефона по справочнику. Понимаете, я несколько встревожен.
— А в чем дело? — голос женщины также наполнился беспокойством.
— Не так давно мы говорили с Алисой по телефону и она сказала, что ей очень плохо. Судя по всему, отравилась. Сестра положила трубку, а я попытался перезвонить ей, но мне никто не ответил. Мне очень неудобно просить вас, но, быть может, вы сходите к ней и проверите, как она себя чувствует? Я боюсь, как бы Алиса не потеряла сознание.
— Ну конечно же, схожу. Вы назовете мне свой телефон?
— Если не возражаете, я просто не буду вешать трубку, — сказал Сынок, заботливый родственник. — Вы так любезны!
Он откинул голову, прижавшись затылком к алюминиевой стенке будки. На ней тотчас же остались следы пота. «Ну откуда весь этот пот?» — снова подумал Сынок. Впрочем, на улице жара. Потеют все. Правда, руки дрожат далеко не у всех. Сынок прогнал эту мысль. Надо думать о чем-нибудь другом. Как, например, насчет того, чтобы подумать об ужине? Отлично. Что у него будет на ужин сегодня? Спелый помидор. Грунтовой, с плантации в Нью-Джерси. Найти такой будет нелегко. Немного соли и…
Фантасмагория. Звук сильного взрыва дошел до Сынка по телефону раньше, чем он услышал его в живую. Связь тотчас же оборвалась, так как телефонная будка содрогнулась под воздействием мощной ударной волны. Как это обычно бывает при взрыве природного газа, после яркой бело-голубой вспышки было очень мало дыма. Стекла ввалились внутрь от притока кислорода, затем тотчас же вылетели наружу, выпуская выделяющуюся при горении огромную энергию.
Пламя поглощает больше, чем испускает.
Некоторое время Сынок наблюдал за тем, как пожар распространяется до самого верхнего этажа дома, в котором жила покойная агент Скаллери. Занялась покрытая гудроном крыша, и белый дым быстро превратился сначала в серый, а затем в черный.
Сынок вытер руки о салфетку. Затем развернул план города и аккуратно обвел кружком крестик, обозначавший здание. Выбросив недоеденное манго, он быстро пошел навстречу спешащим зевакам, наслаждаясь их возбуждением и жалея о том, что они не знают, кого им надо благодарить за такое зрелище.
— Мать, как ты себя чувствуешь?
— Как она себя чувствует? — разнесся голос над холодным бетонным полом. — Как ее дела?
Этти Вашингтон лежала на койке, поджав колени к груди. Она открыла глаза. Ее первая мысль: Этти вспомнила о том, что у нее проблемы с одеждой. Она всегда очень заботилась о своем внешнем виде, отутюживала платья, юбки и блузки. Но здесь, в женском отделении центра предварительного содержания под стражей в среднем Манхэттене, где разрешают носить свои вещи — разумеется, без ремней и шнурков, — Этти Вашингтон осталась без одежды.
Когда ее привезли сюда из больницы, у нее был лишь бледно-голубой в горошинку халат с большим вырезом сзади. Без пуговиц, на завязках. Этти ужасно его стеснялась. Наконец одна из охранниц принесла ей тюремное платье. Синее. Стиранное не меньше миллиона раз. Этти сразу же прониклась к нему лютой ненавистью.
— Эй, мать, ты меня слышишь? Ты себя хорошо чувствуешь?
Над Этти склонился большой черный силуэт. Чья-то рука провела ей по лбу.
— До сих пор горячий. Наверное, у нее лихорадка.
— За этой женщиной надо присматривать, — послышался другой голос из противоположного угла комнаты.
— С ней все будет в порядке. Мать, с тобой все будет в порядке.
Грузная женщина лет сорока с небольшим опустилась на колени рядом с Этти. Больная прищурилась, чтобы лучше ее видеть.
— Как твоя рука?
— Болит, — ответила Этти. — Я ее сломала.
— Ну у тебя и гипс!
Карие глаза задержались на автографе Джона Пеллэма.
— Как тебя зовут? — спросила Этти, пытаясь усесться в кровати.
— Нет-нет, мать, ты лучше лежи. Меня зовут Хатейк Имахам, мать.
— А меня — Этти Вашингтон.
— Мы уже знаем.
Этти снова попробовала сесть, но почувствовала себя совершенно беспомощной, еще хуже, чем когда лежала на спине.
— Нет-нет-нет, мать, лежи спокойно. Не пытайся встать. Тебя притащили сюда и бросили словно мешок с мукой. Эти белые ублюдки. Просто швырнули на кровать.
В комнате было две дюжины коек, намертво прикрученных к полу болтами. Матрасы толщиной всего в дюйм были твердые, словно утрамбованная земля. Этти чувствовала бы себя более удобно, если бы лежала на полу.
Пожилая негритянка смутно помнила, как полицейские переводили ее сюда из больничной палаты. Она была измучена до предела и накачена снотворным. Ее привезли в «воронке». В кузове держаться было не за что, и Этти казалось, что водитель делал повороты, не снижая скорости, — умышленно. Она то и дело ударялась больной рукой о стены так, что у нее на глазах выступали слезы, а дважды, не удержавшись, она падала со скользкой пластиковой скамьи на пол.
— Я очень устала, — объяснила Этти, обращаясь к Хатейк.
Она обвела взглядом остальных обитательниц камеры. Центр предварительного содержания под стражей представлял собой одну просторную комнату, отгороженную решеткой, с унылыми коричневыми стенами. Подобно большинству обитателей Адской кухни, Этти Вашингтон была более или менее знакома с подобными заведениями. Она знала, что большинство находящихся здесь женщин арестованы за мелкие преступления. Кражи из магазинов, проституция, драки, мошенничество. (Этти ничего не имела против краж из магазинов, потому что это помогало содержать семью. Если женщина становилась проституткой — Этти терпеть не могла выражение «ночная бабочка» — это происходило потому, что она не могла найти приличную работу, за которую платили бы приличные деньги (к тому же, это все-таки была работа, а не дармоедство за счет пособия). Драка — это если надавать хорошенько подружке мужа? А что в этом плохого? Этти сама два-три раза проделывала это. Ну а насчет обмана чиновников из органов социального обеспечения — о, пожалуйста. Деревья, увешанные спелыми фруктами, которые только и ждут, когда их обтрясут…)
Этти хотелось выпить. Очень хотелось. Она спрятала под гипсовую повязку стодолларовую бумажку, но, как ей показалось, из тех женщин, кто находился сейчас вместе с ней, ни у кого не было нужных связей, которые помогли бы раздобыть бутылку. Одни молодые девчонки, еще совсем дети.
Хатейк Имахам снова погладила Этти по голове.
