Ну, дружок, как тебе нравится вот это? Теперь ты доволен? Узнал всю правду? Правду о белом ирландце? А теперь убирайся отсюда. Чтобы ноги твоей не было в Адской кухне!
— Кто такой этот Коркоран? Джимми Коркоран?
Парень вытер со лба пот.
— Возвращайся в свою телестудию и расскажи всем, что «Кубинские лорды» никогда не занимаются подобным дерьмом!
— Я не журналист.
— Так что нам с тобой больше говорить не о чем. Ты уже знаешь la verdad.[31]
— Твоя фамилия Рамирес? — спросил Пеллэм. — А как тебя зовут?
Постояв, парень поднес к губам палец, призывая к молчанию, затем ткнул Пеллэму в лицо.
— Всем расскажи!
Он оглядел Пеллэма с ног до головы, словно стараясь запомнить получше, а затем не спеша шагнул из тени сгоревшего здания на раскаленное, яркое солнце.
Но Джимми Коркоран оказался призраком.
Никто о нем даже не слышал, никто не знал вообще никаких Коркоранов!
Пеллэм бродил по кварталу, останавливаясь у пуэрториканских винных погребков, корейских лотков с овощами и зеленью, итальянских мясных лавок. Никто не знал Джимми Коркорана, но у всех в голосе появлялось какая-то странная веселая нотка — как будто люди были огорчены тем, что им приходится отвечать отказом.
Пеллэм заглянул в мексиканское кафе.
— Этот Коркоран обитает где-то здесь, — добавил он, пытаясь разговорить хозяина.
Хозяин, древний мексиканец со сморщенным лицом, уставился на поднос с пирожками и, затянувшись, молча кивнул.
Поняв, что от него ничего не добиться, Пеллэм купил кокосовый напиток и вышел на улицу. Подойдя к группе молодых парней в футболках, толпящихся у газетного киоска, он задал им свой вопрос. Двое поспешно ответили, что никогда не слышали ни о каком Джимми Коркоране. Остальные трое и вовсе забыли те зачатки английского, которые знали.
Пеллэм решил пройти дальше на запад, ближе к реке. Когда он проходил мимо приходской школы на Одиннадцатой улице, кто-то его окликнул:
— Привет!
— Привет! — ответил Пеллэм.
Мальчишка стоял в высоком, видавшем виды мусорном баке и смотрел вниз, положив руки на тощие бедра. На нем были мешковатые джинсы и, несмотря на жару, красно-зелено-желтая ветровка. Пеллэм пришел к выводу, что ему очень нравится мозаичная прическа у мальчишки на голове. Выхваченный бритвой кусок повторял улыбку, глубоко врезавшуюся в черное лицо.
— Что ты ищешь?
— Вот что я тебе скажу… Спускайся сюда.
— Зачем?
— Я хочу с тобой поговорить. Не прыгай, слезай по задней стенке… Нет!
Мальчишка спрыгнул вниз.
— Ты меня не помнишь.
— Конечно, помню. Ты сын Сибби.
— Попал в самую точку! А ты из Си-эн-эн. Ты снимал на камеру.
В расположенном неподалеку маленьком стадиончике с четырьмя полями для бейсбола и двумя баскетбольными площадками не было ни души. Ворота были надежно заперты на цепь. Пеллэм прикинул, что на обустройство стадиончика ушло не меньше сотни банок краски.
— Где мать и сестра?
— В приюте.
— А ты почему не в школе?
— Какая еще школа летом?
Пеллэм начисто забыл про то, что на дворе август. В больших городах трудно определить, какое за окном время года — даже несмотря на снег или зной. Пеллэм с трудом мог представить себе, на что похожи летние каникулы в Адской кухне. Сам он летом бегал в кино, торговал журналами, изредка играл в волейбол. Ему запомнилось, как по утрам он словно одержимый носился на велосипеде, петляя по ровному бетону между скользкими дорожками, оставленными растерянными слизняками и улитками.
— Как тебя зовут?
— Исмаил. А тебя?
— Я Джон Пеллэм.
— Ого, мне не нравится имя Джон. Одного моего знакомого бездельника-ниггера зовут Джоном. Он целый день ничего не делает, ты меня понимаешь? Лучше я буду звать тебя Пеллэмом.
Похоже, вопрос о том, ставить ли перед фамилией «мистер», даже не рассматривался.
— Как тебе нравится в приюте?
Улыбка на лице мальчишки погасла.
— Этому ниггеру не нравится, когда там люди. Постоянная ругань. Повсюду одни ширялы.
Мальчишка имел в виду наркоманов, принимающих «крэк». Пеллэм снимал несколько фильмов в трущобах южного Лос-Анджелеса и разбирался в жаргоне.
— Потерпи, это ненадолго, — сказал Пеллэм.
Но это заверение прозвучало фальшиво даже в его собственных ушах; он не мог сказать, как к нему отнесся мальчишка.
Вдруг глаза Исмаила радостно блеснули.
— Слушай, ты любишь баскетбол? Я обожаю Патрика Эвинга. Он лучший из лучших, ты со мной согласен? И еще мне нравится Майкл Джордан. Слушай, ты когда-нибудь видел в игре «Чикаго буллс»?
— Я живу в Лос-Анджелесе.
— «Лос-Анджелес лейкерс»! Здорово! Мэджик Джонсон — это класс! Я люблю Би Баркли. Отличный парень! С таким не страшно ввязаться в любую драку. — Мальчишка помутузил кулаками воображаемого противника. — Слушай, приятель, ты любишь баскетбол, да?
Пеллэм бывал несколько раз на играх «Лейкерс», однако отказался от этого, как только узнал, что солидная доля зрителей принадлежит к кинобизнесу и покупает абонементы на сезон только для того, чтобы себя показать и на других посмотреть. Раз так поступает Джек Николсон, и мы должны.
— Если честно, не очень, — признался он.
— А Шакил О'Нил — тоже класс. В нем не меньше десяти футов роста. Я хочу быть таким, как этот ниггер.
Исмаил принялся плясать на асфальте, изображая игру под щитом.
Взглянув на его стоптанные высокие кроссовки, Пеллэм присел на корточки, чтобы завязать болтающиеся шнурки. Смутившись, мальчишка отошел в сторону и завязал шнурки сам. Пеллэм медленно выпрямился.
— Ты прошлый раз начал мне кое-что рассказывать. О том, что ваш дом сожгли банды. Тогда мать отвесила тебе затрещину. Обещаю, я ей ничего не скажу.
Мальчишка удивился. Судя по всему, он начисто забыл про пощечину.
— Я слышал, к пожару имеет какое-то отношение банда Коркорана. Ты про нее ничего не знаешь?
— Откуда ты знаешь Коркорана?
— Я его не знаю. Я как раз пытаюсь его найти.
— Приятель, лучше выбрось это из головы. У него в банде есть настоящие отморозки.
Члены банды, заслужившие привилегированного положения тем, что совершили убийство.
На черном лице отобразился вихрь эмоций.
— Если кто-то заденет этого Коркорана — неважно кто, ниггер, латинос — он всех мочит. Какой-то человек ему не нравится — бах, и его уже нет, ты понимаешь, что я хочу сказать. — Закрыв глаза, Исмаил
