комнате домика на берегу, лежала совершенно неподвижно, глядя в потолок.
Письмо принес Джозеф. Став на колени у кровати, он осторожно вложил его в ее пальцы. Пальцы ее остались неподвижными, и оно упало на простыню.
– Это от твоего отца, Тео, – сказал он необычно мягко. Его мрачное лицо было усталым и изможденным.
– От отца? – спросила она слабым голосом. – Прочти мне.
Ее глаза, теперь уже без слез, похожие на темное стекло, посмотрели на него пустым взглядом.
– Я не хочу читать, – ответил он хрипло. – Он ничего не знает.
Она взяла письмо, держа двумя пальцами.
– Да, бедный отец. Он не знает о Гампи. Он не знает, что Гампи умер. Я и не знала, что когда-то смогу сказать это. Кажется, это уже ничего не значит. Разве не странно? – Усмехнулась она.
Джозеф встал и налил лекарство из бутылочки, поднес к ее губам, и она послушно выпила.
Потом он позвал Элеонору.
Платье висело на ее когда-то пышном теле. Глаза ее были красными.
– Ей плохо, мсье? – спросила она шепотом.
– Да. Лихорадка усилилась.
Он вышел на крыльцо и уселся на ступеньку, тупо глядя на воды океана, спокойные и серо-синие в сумерках. Ведь должен же кто-то ей помочь. В первые страшные дни после смерти мальчика сюда приходили женщины из его семьи – миссис Элстон, Салли и Полли. Она не захотела встретиться с ними, как не захотела и покинуть комнату, где он умер.
Гампи похоронили в Оуксе на фамильном кладбище. Джозеф понимал ее отказ присутствовать, когда гробик опускали в землю, но он постарался уговорить ее присутствовать на панихиде с семьей. Церковь Всех Святых была украшена цветами, и слова заупокойной службы принесли небольшое успокоение. Это могло бы и ей помочь. Но она не согласилась.
Вначале было дикое горе, но и оно выглядело менее пугающим, чем наступившее теперь у нее полное опустошение. День за днем безучастно лежала она в кровати, тихо отвечая на вопросы, но без всякой воли к жизни. Иногда, когда он говорил с нею, она, казалось, слышала, но не его, а какой-то неслышимый им голос, хотя не было никаких других звуков, кроме шума волн.
Болезнь Гампи была жестокой и короткой. Однажды он пришел домой после игры на прибрежном песке, дрожа от озноба.
– Снова болотная лихорадка, – сказала Тео, обеспокоенная, но еще не почувствовавшая тревогу. – Не надо было ему ездить на плантацию с тобой на прошлой неделе. Там даже днем можно заразиться.
– Дай ему хинной корки, – сказал он.
– Не надо. Не думаю, чтобы эта горькая дрянь приносила какую-то пользу. Он ее терпеть не может. Лучше попробую каломель.
– Хина лучше, – сказал он раздраженно. – Вся семья лечится ей от лихорадки.
– Но разве она прекращается? Уходит на время и возвращается вновь. По-моему, это бесполезное снадобье.
Он не стал спорить. Действительно, болотная лихорадка прекращалась, но повторялась. И у Гампи так было, но на этот раз было не так. Болезнь усиливалась. Тело мальчика стало наощупь как раскаленный уголь. Он все дрожал от холода. Теперь Тео в безумном страхе пробовала все известные ей снадобья. Они послали слуг в Джорджтаун за доктором. Он опоздал. А если бы не опоздал, думал Джозеф, что еще он бы мог сделать?
На рассвете третьего дня Гампи, все время что-то бормотавший в бреду, открыл глаза и улыбнулся Теодосии.
– Ты помнишь, мама, – прошептал он, – Вабашу и белую птицу?
Джозеф подумал, что он снова бредит, и не понял страха в глазах Теодосии и дрожи в ее голосе. Она прижала мальчика к себе и сказала:
– Нельзя сейчас думать о таких глупостях.
В его глазах появилось вдруг выражение той же недетской серьезности.
– Я видел белую птицу. Она красивая.
– Нет, мой мальчик, – сказала она решительно. – Здесь никого нет. Это тебе кажется из-за болезни.
– Нет, она есть, – сказал он, покачав головой. – Я не боюсь ее, мама. И ты не бойся. – Он вздохнул и закрыл глаза.
Джозеф бросился к нему на отчаянный крик Тео, но мальчик положил голову ей на грудь и замер.
Джозеф встал и принялся ходить взад-вперед перед домом. Сердце его болело, и ему было безумно жаль Теодосию. Если бы он мог помочь, он бы остался с ней. Но она хотела быть одна, а ему поскорее хотелось оставить этот дом с его тяжелыми воспоминаниями. И ему надо было работать. Месяц назад начались неприятности. Страна бурлила от военных приготовлений, и его назначили командиром шестой бригады. К его ярости, офицеры, его будущие подчиненные, осмелились опубликовать протест в чарлстонской газете. Они ставили под вопрос его назначение, намекая на взятку и заявляя, что он якобы знал о заговоре Бэрра, а возможно, и участвовал в нем, а потому они не обязаны ему подчиняться. Он горячо отмел все обвинения в соучастии, но слухи продолжались. Офицеры вели себя вызывающе, и казалось, что его губернаторская избирательная кампания тоже не удастся.
Возвращение Аарона беспокоило его. Но из-за Тео он подумал, что это, может, и не так плохо. Если
