плохие вести, раз кто-то плывет в такое время в темноте.
У Тео пересохло в горле. Плохие вести – не иначе. Другого не могло и быть. Она подошла к окну. Смутно, сквозь серый туман ей удалось различить свет факелов внизу, у причала.
– Ступай, посмотри, чем бы подкрепить путника… Кто бы он ни был, – сказала она, пряча беспокойство. Дидо разразилась бы приступом истерики, дай ей малейший повод.
Дидо вперевалку удалилась. Тео набросила вышитую шаль поверх платья, и едва она выбежала на веранду, как услышала знакомый голос:
– Тео…
– Я здесь, Джозеф, – ответила она. Облегчение и слабость охватили ее одновременно.
Вот почему от него не было вестей – он был в пути. Теперь ее беспокойство казалось нелепым. Он обнял ее.
– Рада видеть тебя, – сказала она улыбаясь. – Я переживала, не получая от тебя писем. Мне не приходило в голову, что ты мог быть в дороге. Я думала, что дела задержали тебя в Колумбии.
– Почти что так, – ответил он задумчиво.
Его вид приводил ее в недоумение: он весь был какой-то неловкий, одежда, помятая и запачканная, выглядела так, как будто ее не снимали несколько дней.
– Что? – спросила она с нарастающим страхом. – Что-нибудь случилось?
Джозеф задвигал усами.
– Да, у меня есть новости, но они подождут, поскольку я очень голоден. Дидо может что-нибудь приготовить?
– Конечно.
– Он вызвал Гамильтона на дуэль, и они встретились 11 июля. Бэрр выстрелил первым и попал. Гамильтон умер два дня спустя.
– А что с папой? – воскликнула она. – Ты уверен, что он не ранен? Как ты можешь быть уверен? О, Джозеф, говори ради Бога!
– Я пытаюсь сказать тебе. Он не ранен. Пуля Гамильтона не задела его. Я знаю, потому что получил два письма от Бэрра.
– Вот почему он не писал, – проговорила Тео. Чувство недоумения проходило. Она начала понимать, что произошло. Посмотрев на Джозефа, продолжила:
– Слава Богу! Я бы сошла с ума. Но все кончилось хорошо. Гамильтон всегда был его врагом. Я знаю, он спровоцировал отца, – тихо добавила она, вспоминая презрительные взгляды и насмешки Гамильтона.
Джозеф нетерпеливо стряхнул кусочек засохшей тины с ботинка.
Она позвала слугу, отдав ему поспешные распоряжения. Потом, вернувшись к Джозефу, крепко сжала его руку:
– Теперь ответь мне, пожалуйста, что происходит?
Джозеф отошел, отворачиваясь от ее обеспокоенного взгляда. Он заранее продумал, как тактичнее рассказать ей о случившемся, но сейчас все вылетело из головы.
– Твой отец… – выпалил он и увидел, как кровь отошла от ее лица и черты обострились. Руки ее опустились.
– Он… Он болен, – прошептала она, – или хуже?.. Ради Бога, Джозеф, не молчи!
– Я стараюсь. Нет, он не болен, его здоровье в порядке.
– Значит, все не так уж плохо, раз он здоров, – произнесла она с явным облегчением.
– Довольно плохо, – Джозеф уныло взял сигару. – Он убил Гамильтона.
– Не понимаю, – сказала она.
– Тео, ты ничего не понимаешь! – почти прокричал Джозеф. – Вокруг этого поднялась такая шумиха! Его обвиняют в умышленном убийстве. В Нью-Йорке он объявлен вне закона. К тому же ему грозит долговая тюрьма. Я не могу все время снабжать его деньгами, – он осекся, испугавшись своих слов.
Минуту они молча разглядывали друг друга.
Джозеф пожалел, что сказал так много. В конце концов, финансовые взаимоотношения между ним и Аароном – не женское дело, и они имели молчаливое соглашение о том, чтобы держать ее в неведении. Чтобы успокоиться, он попытался принять во внимание ее вполне естественное беспокойство, вызванное дурными вестями. Она же, разъяренная, думала только о своем отце. Впрочем, как прелестно она выглядела! Глаза ее сверкали и вовсе не были задумчиво отстраненными, какими он так часто видел их.
Вскоре, пошатываясь под тяжестью подноса, вошел Гектор. Вид еды смягчил Джозефа. Усевшись за стол, он зачерпнул изрядную порцию креветок с рисом.
– Не будем ссориться, Тео. Садись и присоединяйся. Судя по виду трапезы, Дидо – и в самом деле хорошая кухарка, – сказал он, пытаясь уладить дело миром.
Но Тео была слишком сердита и обижена. Как он смел критиковать ее отца! Как он мог поскупиться на финансовую поддержку, в которой Аарон, возможно, нуждался! Ведь он был некогда так неразумно щедр! Джозеф богат; он вполне мог позволить себе тоже быть щедрым, но он таким не был. Он мелочен, подумала она горько, как, впрочем, и все в его семействе. Предусмотрительность, всеобщее согласие, бережливость и никакого следа воображения, проницательности или искренности.
– Я уже ела, – ответила она сердито, – и, если ты позволишь, намерена удалиться. Я устала, известие
