что и в Чикагском поселении.
Всех четвертых пробрал леденящий ужас. Чикаго, поселок, которого больше нет! Печатавший для них билтонг состарился и умер. Утратив последние силы, он превратился в безмолвную, неподвижную груду пассивного материала, а все улицы и дома, все вещи, которые он когда-то печатал, постепенно износились и снова стали черным пеплом, прах к праху.
— Он не оставил потомства, — прошептала Шарлотта, ее голос дрожал от страха. — Растратил всего себя на работу, на печатанье, а затем просто взял — и умер.
— Но ведь другие узнали, — хриплым голосом нарушил молчание Фергессон. — Узнали и прислали замену, когда смогли.
— Поздно было, — проворчал Унтермейер. — Поселок уже рассыпался. Только и осталось от него, что пара случайно выживших людей — совершенно голых, умирающих от холода и голода, да собаки, которые на них охотились. Проклятые твари набежали со всех сторон, для них-то там был настоящий пир.
Они стояли на рассыпающемся под ногами тротуаре, тесно сбившись в кучу, полные страха и напряженного ожидания. Ужас отразился даже на худощавом лице Джона Доза, холодный, до костей пробирающий ужас. Фергессону очень захотелось оказаться вдруг десятком миль восточнее, у себя дома Поселок оживленный, процветающий, никакого сравнения с этим. Питтсбургский билтонг молод, в самом расцвете присущих его расе творческих сил.
Здания в Питтсбургском поселке прочные, без единого пятнышка, тротуары безупречно чистые, нога чувствует ровную, крепкую опору. Выставленные в магазинах телевизоры и миксеры, тостеры и автомобили, рояли и одежда, и виски, и замороженные персики — всё идеальные отпечатки оригиналов. Точные, подробные воспроизведения, их не отличишь от настоящих предметов, переживших войну в герметически закупоренных подземных убежищах.
— Если этот поселок рассыплется, — неловко сказал Фергессон, — кто-то из вас сможет переселиться к нам.
— А ваш билтонг сможет печатать больше, чем для сотни людей? — негромко спросил Джон Доз.
— Сейчас сможет. Вы ехали в этой машине, — Фергессон гордо указал на свой бьюик, — и сами видели, как здорово она сделана. Почти не хуже, чем оригинал, их и отличить-то можно, только если поставить рядом и долго сравнивать. Не знаю, — он заранее улыбнулся бородатой шутке, — может, мне оригинал и достался.
— Сейчас еще рано принимать какие-то решения. — Шарлотта взяла с сиденья стальной ящик и направилась к дверям дома. — Какое-то время у нас еще есть. Идемте с нами, Бен. И вы тоже, — кивнула она Дозу, — выпейте по глотку. Он не такой уж и плохой, этот виски, — отдает малость антифризом и надпись на этике не прочитать, но в остальном — не слишком скиселенный.
Но стоило Шарлотте поставить ногу на нижнюю ступеньку, рядом возник один из рабочих.
— Туда нельзя, мисс.
— Но ведь там моя квартира! — Шарлотта яростно рванулась, ее лицо побледнело от ужаса. — И все мои вещи — я же там живу.
— Это здание опасно, — настаивал рабочий — не рабочий, собственно, а один из жителей поселка, разрушающиеся дома охранялись добровольцами. — Вы посмотрите на трещины.
— Вижу их не первую неделю. Идемте, — нетерпеливо повернулась она к Фергессону, а затем легко поднялась по ступенькам и потянулась к входной двери.
Внушительная — стекло и хромированный металл — дверь сорвалась с петель и разлетелась вдребезги; острые как бритва осколки стекла сотнями брызнули во все стороны. Громко вскрикнув, Шарлотта попятилась, и тут же, прямо у нее под ногами, бетонное крыльцо стало рассыпаться; издав звук, похожий на громкий вздох, оно осело кучей белого порошка, бесформенной грудой легких, пересыпающихся пылинок.
Фергессон и рабочие подхватили беспомощную, барахтающуюся девушку, а Унтермейер бросился тем временем во взметнувшуюся облаком бетонную пыль и начал лихорадочно искать стальной ящик; в конце концов он нащупал его и облегченно вытащил на тротуар.
Придерживая Шарлотту, Фергессон и рабочие с трудом пробирались через останки крыльца; Шарлотта пыталась что-то сказать, но не могла, ее лицо судорожно подергивалось.
— Мои вещи! — прошептала она наконец.
— Ты ничего не повредила? — Фергессон неловко отряхивал одежду девушки. — У тебя все цело?
— В порядке я. — Шарлотта вытерла лицо, измазанное белой пылью и кровью. На ее щеке виднелась глубокая царапина, белокурые волосы слиплись плотной массой. Розовый свитер, юбка — вся одежда разодрана, превратилась в грязные тряпки. — Ящик, его вытащили?
— Здесь он, — бесстрастным голосом сказал Джон Доз. За все это время он даже не пошевелился.
Всем телом дрожа от страха и отчаяния, Шарлотта крепко вцепилась в Фергессона, прижалась к нему.
— Посмотри, — прошептала она, показывая испещренные белыми пятнами руки. — Чернеет.
Толстый слой пыли, лежавший на ее руках, начал темнеть. Быстро, прямо у них на глазах пыль стала сперва серой, а затем угольно-черной. Изодранная одежда девушки потускнела, сморщилась, а затем, словно высохшая шелуха, потрескалась, посыпалась на землю.
— В машину ее, — скомандовал Фергессон. — Там есть одеяло, из нашего поселка.
Они с Унтермейером завернули дрожащую девушку в толстое шерстяное полотнище и усадили ее в бьюик. Шарлотта сжалась, в широко раскрытых глазах стоял ужас, ярко-красные капли крови медленно соскальзывали по измазанной черным пеплом щеке то на синюю полоску одеяла, то на желтую…
Фергессон поднес к ее судорожно подергивающимся губам раскуренную сигарету.
— Спасибо, — сказала, а скорее, всхлипнула Шарлотта. Трясущаяся рука с трудом нащупала сигарету. — Что же нам теперь делать, Аллен? Фергессон осторожно стряхнул с белокурых волос девушки почерневшую пыль.
— Сейчас поедем, и я покажу ему привезенные оригиналы. Может, он сумеет что-нибудь сделать. Новые вещи, которые надо печатать, всегда повышают их тонус. Как знать, может, он и оживет немного.
— Ведь он не спит, Аллен. — Голос Шарлотты дрожал от ужаса. — Он умер, я это знаю.
— Жив он еще, — хрипло возразил Унтермейер, однако все они понимали безнадежность положения.
— Он отложил яйца? — негромко поинтересовался Доз.
— Пытался, — выражение лица Шарлотты говорило все и без слов. — Несколько штук проклюнулось, но не выжил ни один. Там есть еще яйца, я видела, но…
Она замолчала. Все всё понимали: отчаянная, напряженная борьба за сохранение человеческой расы сделала билтонгов бесплодными. Мертвые яйца, погибающее потомство…
Фергессон скользнул за руль и резко захлопнул дверцу; она закрылась плохо — покоробился металл, а может — просто какая-нибудь случайность. У него волосы встали дыбом от ужаса. И здесь неидеальный оттиск — при печатании искажен какой-то элемент, крохотный, микроскопически малый, но — искажен. Скиселен даже этот шедевр, этот роскошный сверкающий бьюик. Значит, билтонг их поселка тоже начинает уставать. Рано или поздно то, что произошло с Чикагским поселком, произойдет и со всеми…
Вокруг парка рядами выстроились неподвижные, ни звука не издающие автомобили. Сам парк полон людей, у каждого — вещь, которую нужно отпечатать, отчаянно нужно. Фергессон заглушил двигатель и спрятал ключи в карман.
— А ты выдержишь? — спросил он Шарлотту. — Может, останешься лучше здесь?
— Ничего со мной не случится, — попыталась улыбнуться Шарлотта.
Теперь на ней были брюки и спортивная рубашка, подобранные Фергессоном среди остатков рассыпавшегося магазина одежды. Никаких угрызений совести он не ощущал — товар усеивал всю мостовую; какие-то мужчины и женщины апатично его ворошили, выбирая что-нибудь подходящее. Эти вещи прослужат не больше нескольких дней.
Фергессон не стал торопиться с одеждой для Шарлотты; в одной из дальних кладовых он обнаружил
