грузовики. И знаете, изнасилований стало еще больше.
— «Аль-Каида»?
— Отборные части, — подтвердила Кэтлин.
— Они проделали очень долгий путь.
— Для них изнасилование — своего рода дополнительная плата. Разве вы не знаете?
Глава 14
Больница представляла собой примитивное строение из четырех покрытых штукатуркой стен и жестяной крыши, с которой свисала паутина. Внутри стояло восемь железных кроватей. Краска на них облупилась, потому что пациенты, мучаясь от боли, сжимали их руками, а железные ножки проржавели из- за стекавшего по ним на пол пота. Некоторые больные расположились на полу, скрываясь в помещении от дождя. Девочка, закутанная в грубое шерстяное одеяло, лежала на грязном матраце, свернувшись калачиком. У нее были высокий лоб, тонкие черты лица и большие ласковые черные глаза. Казалось, что она видит нас, но при этом глаза ее оставались неподвижными. На нее было жалко смотреть. Она улыбнулась, когда Кэтлин заговорила с ней, но не подняла головы. Кэтлин провела тыльной стороной ладони по щеке девочки и сказала что-то на ее языке. Я не понял ни слова.
У двери больницы под навесом крыльца стоял высокий мужчина с абсолютно черной кожей, сжимая в руках палку. Издали он был похож на часового; челюсти у него были стиснуты то ли от боли, то ли от гнева — трудно сказать. Фаридун приблизился к нему и сказал несколько слов, но мужчина ничего не ответил. Он лишь медленно, почти ритмично кивал. Примерно так же ведут себя атлеты на старте. Но этому человеку некуда было идти и нечего делать.
— Это отец девочки, — объяснил Фаридун, когда мы поехали назад в штаб.
— Малышка — его единственный ребенок, — сказала Кэтлин. — Ее мать умерла. В этих краях, когда с ребенком происходит такое, некоторые мужчины бегут от позора. Но не он. Думаю, он хороший человек.
— А чем он занимался до того, как пришел сюда? — спросил Фаридун. — Он не похож на фермера.
— Он из шифты, — объяснила Кэтлин. — В прежние времена он добывал слоновую кость.
— А, понятно, — сказал Фаридун.
— Матерь Божья! — воскликнула Кэтлин. — Это разбивает сердце! Нет на свете людей более сильных, чем они. Но подобная стойкость идет им только во вред. Они такие гордые и абсолютно беспомощные. — Она повернулась ко мне: — Вы хоть представляете, что пережила эта девочка?
— В Боснии я видел женщин, которых насиловали. Так что могу себе представить.
Кэтлин только покачала головой.
— В Сомали девочек уродуют, когда им всего шесть или семь лет от роду. Знаете как? Им вырезают ножом или лезвием гениталии, а потом зашивают почти наглухо.
— Зачем с ними такое вытворяют?
— Это делают женщины, матери — дочерям, поскольку этого хотят мужчины. И когда насилуют такую маленькую девочку, как эта, физические повреждения и боль, которую она испытывает, просто ни с чем не сравнимы. Ей очень, очень повезло, что она не умерла. Но угроза смерти еще сохраняется. Мы даже не взяли у нее анализ крови на СПИД. Такое тоже вероятно. Спрашивается, что за мужчины могли сделать с ней такое? Я не могу избавиться от мысли, что это — часть грязной, богомерзкой игры, которую ведут люди, находящиеся рядом с нами.
— Ты не знаешь наверняка, — напомнил Фаридун.
— Но я вижу, что происходит, — возразила Кэтлин.
— Вы слышали какие-нибудь имена? — спросил я.
— Только одно — Абу Зубаир.
Рано утром, как только небо немного прояснилось, я отвез Фаридуна в аэропорт.
— Посмотрим, что здесь можно сделать, — сказал он, вытаскивая блоки из-под шасси «сессны». — Нужно разработать план действий. Но ни при каких обстоятельствах нельзя пересекать границу.
— Ну раз ты настаиваешь…
— Да, я настаиваю. — Он забрался на место пилота, но оставил дверь открытой, чтобы можно было продолжить разговор. Фаридун осмотрел приборную доску. — Ты решишь, что нужно поговорить с Абу Зубаиром, но учти, здесь может быть ловушка… скорее всего именно так и будет.
— Откуда ты знаешь?
— Я знаю его… так же как и ты.
— Я?
— Ты наверняка встречал его в Боснии. Он очень тихий. Это было до того, как он ослеп на один глаз. Тогда его звали Сала.
— Сала? Тот самый, который ночевал в доме Ансара? Тот, кто сидел рядом с Усамой, когда мы пришли?
— Именно.
— Ты говорил с ним?
— Когда он только приехал, мы встречались в городе Волла-Джора. Он сказал, что теперь у него бизнес, связанный с медом.
— Сала.
— Оставь его в покое. По крайней мере сейчас. Договорились? Тебе все ясно?
Я кивнул, но не мог понять, почему вдруг почувствовал облегчение. Потом я осознал, что это было как-то связано с благотворительным фондом. Или могло быть связано.
Фаридун захлопнул дверь «сессны» и завел мотор. Пару минут спустя он уже летел под облаками.
Кэтлин поставила на стол фонарь Коулмана, и на карту брызнул голубовато-белый, ослепительно холодный свет. Она склонилась над ней, опершись руками о стол по обе стороны от карты, словно хотела схватить карту и изображенные на ней земли и раздавить их грудью.
— Волла-Джора — город. Но место, о котором ты хочешь знать подробнее, — сказала она, — ферма примерно в двух милях от него. Именно здесь известные нам визитеры останавливаются на постой и строят свои планы. Или что-то в этом роде. Мне рассказывали об этом люди из племени орормо, которые бывают там иногда. — Она провела пальцами линии через маленькие долины и русла рек. — Видишь, как просто им пересечь границу. Никто не следит за этим. — Она покачала головой и сделала глубокий вдох, изучая каждый завиток на карте, как колдунья, узнающая будущее по внутренностям курицы, и еще раз вздохнула.
Мне было трудно сосредоточиться на карте, потому что ее огромные груди колыхались у меня прямо перед глазами.
— Не хотите материнского молока? — прозвучал вопрос.
Она, видимо, заметила мое смущение.
— Я имела в виду виски, — пояснила она. — Вам налить виски?
— Да. Да, пожалуйста, — ответил я.
Мы с Кэтлин сидели в темноте на низких складных стульчиках со стаканами в руках и разговаривали, даже не видя лиц друг друга.
— Вы давно знаете Фаридуна? — поинтересовался я.
— Около шести лет. С тех пор как он в первый раз привез меня сюда из Ирландии.
— Как он нашел вас?
— Знаете, мир пчеловодов не так уж велик.
