Когда из простых, но богатых носилок темного дерева выпорхнул Айхо, изумлению в театре не было предела — тут и актеры сбежались, все, кто был на репетиции. Наместник рассчитал время верно — почти все в сборе.
К Айхо кинулись, а он заливался смехом — словно бубенчики звенели серебряные. Повис на шее у каждого, вплоть до уборщика.
— Три недели! Три недели не было тебя! И никаких вестей! — наперебой говорили нежданному гостю.
— Ты наконец вернулся?
— Нет, я… — он поискал глазами Вьюрка. Тот — единственный — стоял у стены, глядя во все глаза. Ждал.
Айхо шагнул навстречу, испытывая неловкость — как же, лучшему другу — и ни одной весточки! А ведь мог бы, наверное. Не в заточении жил.
— Вот я… — смущенно взглянул на Вьюрка.
— Я знаю, не положено говорить, — шепнул тот, склонившись к Айхо. — Но все же — как тебе там?
С тревогой смотрел, готовый по одному движению губ угадать правду.
— Возьми, — юноша протянул ему памятный зеленый флакон. — Мне это теперь не нужно.
…Ему было двенадцать — но он уже успел узнать жизнь. И все же отец, как мог, оберегал его. Черная горячка длится недолго — человека не стало. Отец прожил тридцать восемь лет.
…Серое небо, редкие снежинки слетают вниз, к оранжевым языкам пламени. А пламя — неохотно вздымается. Брат, старше шестью годами, стоит рядом — его лицо с рожденья обезображено странным пятном, и он всегда в маске на сцене. И нрав у него хмурый.
Язычки пламени, словно капли оранжевой крови, по одному падали в небо. И когда костер наконец разгорелся, Айхо ничком упал на землю, уже ничего не чувствуя и не понимая. И до сих пор не помнит, кто и куда увел его от костра и что было потом.
А на другой день — встревоженные лица актеров. Расспросы — а он молчал. И брат, собирающий вещи. Его слова:
— Отец умер, а ты, вместо того, чтобы отдать ему последний долг, шляешься где-то… — кажется, он сдержался, чтобы не выразиться резче.
— Не уходи…
— Тут мне нечего делать. Я давно мечтал побродить по миру.
— Возьми меня с собой!
— Незачем. Ты и без того найдешь себе покровителей.
Айхо бросается на пол, обвивает руками его колени, прижимается щекой…
— Возьми меня с собой… пожалуйста!
Голос брата смягчается — и одновременно звучит, словно гонг, возвещающий о смерти.
— Мне всего восемнадцать, и я вынужден закрывать лицо маской. А ты уже и сейчас красивей всех. Зачем мне подобный спутник?
— Я же тебе… не чужой, — шепчет едва слышно мальчик.
— Не чужой, — соглашается брат. — Но я же не бросаю тебя на произвол судьбы. Тут тебя любят. Хотя бы в память об отце — позаботятся.
Йири смотрит на юного актера — так смотрят на рукопись, которую предстоит изучить.
— Ты сам соглашаешься быть игрушкой, лишь бы не остаться одному.
— Да… это так.
— Ищешь тепло, которое у тебя отняли.
— У меня оно, по крайней мере, было. Отец… он любил меня.
— И ты до сих пор ищешь отца?
— Наверное. Или старшего брата… который покинул меня.
— Без покровителя ты не можешь, — господин улыбается. — А я знал человека, который прыгнул бы в пропасть, лишь бы доказать, что он ни от кого не зависит.
Айхо удивленно поднимает брови.
— Зачем?
— С ним было трудно, — задумчиво говорит Йири, и по его лицу скользит тень. — Вы даже внешне — как день и ночь. Но ты — роза, которая может уколоть лишь неумелую руку, и то вряд ли… Роза, созданная для того, чтобы ее любили, чтобы ею восхищались. А шипы, если и есть, — не угроза, только игра — смотрите, меня нельзя безнаказанно тронуть. Можно. И роза сама хочет этого — не так ли, Айхо?
— Так, мой господин…
— Почему ты со мной соглашаешься? Ведь я говорю нелестные для тебя вещи.
— Это — правда. Я могу солгать… но зачем?
— Из желания угодить. Из страха. Назвать другие причины?
Айхо опускает глаза.
— Не надо, мой господин. Мы оба знаем, что я такое.
После отъезда семьи Саэ пусто было на сердце. Брат и сестра оставили след в душе — словно окно зимой не закрыли, и метель задувает…
Он даже позаботился о месте для отца Юхи. Знал, что они приобрели маленький дом в укруге, где предстояло отныне жить, — уединенный и довольно уютный. И больше не хотел узнавать ничего. Если постоянно теребить скользящую петлю, можно нечаянно затянуть ее слишком туго.
А мальчик этот… пусть будет.
Алая луна отражалась в воде, и алая вода, казалось, будет соленой на вкус, если попробовать — словно кровь.
Айхо рассказывал о хитрой лисице, которая, чтобы добраться до меда, прикидывалась то старушкой, то облачком, а когда наконец получила вожделенный кувшин, разбила его.
Наместник рассмеялся, впервые при Айхо — и того поразило, насколько же он молод. Разница между ними от силы лет восемь, не больше. Не настолько уж юный возраст — и младше высокие должности занимали, а все же — он стал светлым таким, глаза — как у ребенка, запускающего пестрого воздушного змея в день прихода весны.
Душа потянулась было к этому смеху — но уже в следующий миг захлопнулась створка, иным стал взгляд господина.
«Безумный, — пронеслось в мыслях актера. — Я должен помнить. Неверное слово — и все. И раньше закону не было до меня дела, защитить, если что — а ведь он и есть этот самый закон. Как прикажет, так и поступят».
И все же трудно уже было закрыться вновь. Если поток пробил стену, пролом уже не заделать. Теперь мальчишка ловил добрые слова, взгляды, редкие прикосновения и сохранял в себе — так жадный человек сосредоточенно ищет монету в каждой выбоине проезжей дороги, только и думая, как бы не упустить ее блеск. И после присоединяет найденное к тщательно спрятанному в потайном месте богатству — сокровищу, о котором не знает никто и которым вряд ли воспользуется сам хозяин.
Ночи были темные. Тьма лежала на листьях деревьев, скрывающих дом.
Он давно не видел тех, кто раньше был рядом. Только к актерам приходил иногда — на время, пока не пересыплется песок в маленьких часах, пока солнечные стрелки не сместятся чуть-чуть. Мог бы остаться на дольше — чувствовал, что нельзя. Внутренние запреты сильнее внешних.
А кроме того — чувствовал, как сердце сжималось, когда слышал перестук копыт на дорожке, а после — легкие стремительные шаги.
Раньше такого не испытывал никогда.
Молодой парень в одежде цветов наместника спрыгнул с коня.
— Тебе.
Небрежно сунул в руку свитки в кожаном чехле.
— Ненужное, что прочел, заберу. Давай.
