Кайки стоял и смотрел на него — по безумному взгляду понял, что яссин укусила.
— Тару я направил в порт, пришло судно с южными товарами. Он вернется не скоро. А я уезжаю. Конечно, это было хорошее место, и, что скрывать, очень приятно было находиться рядом с тобой. Но мне дали то, чего я не мог приобрести иначе.
На его лице мелькнула жалость.
— Прости, мальчик. Ты… — он не договорил, сказал другое. — Я не хочу поплатиться жизнью. Прощай.
«Уедет… значит, лошадь — здесь».
Юноша опустился на колени. Рука до плеча горела, боль пульсировала и разливалась.
— Помоги мне. Я не выдам тебя. Клянусь душой, не скажу ни слова. Я не могу… мне нельзя умирать.
В глазах-черешнях билось отчаяние, превосходящее силы разума. Слуга непроизвольно сделал отстраняющий жест, почувствовав испуг и жалость.
— Я не могу.
— За что?! За что меня… так? Ты ведь губишь и свою жизнь. Подумай, я знаю тебя — ты ночами не сможешь спать! Разве ты убийца!?
Он протянул руки. Глаза, молящие, уже слепо смотрели — все было в радужных пятнах.
— Позволь мне остаться с ним… Я не знал… раньше не знал, как хорошо жить. Не отнимай этого, пожалуйста… я только понял…
Боль захватила шею… отдавалась в груди. Перед глазами качался мир. Айхо согнулся, прижал к себе руку, пытаясь унять боль. Растрепанные пряди волос, казалось, зажили своей жизнью — ветер шевелил их. А он все молил беззвучно, не сознавая, что его не слышат уже.
Сильные руки подняли, понесли.
Слуга перебросил мальчишку через седло, резко ударил шпорами — лошадь заржала и понеслась в открытые ворота. Человек прижимал к себе бесчувственное тело, глядя только вперед. Губы сжались в тонкую линию, глаза сузились. Успеть.
— Куда! — остановил было стражник. Другие молчали, смотрели пристально.
— Наместник…
— Его нет в городе.
— Да плевать мне! — заорал всадник. — Зови кого угодно! Спасите мальчишку!
— Какого… — стражник сообразил, крикнул во двор: — Господина управляющего сюда — немедленно! Важно!
— И врача! — заорал слуга. Он спешился, снял Айхо с седла. Тот был в сознании, слабо улыбнулся. Шепнул:
— Я помню. Я не скажу… Теперь все хорошо, да? — Дышал он прерывисто, лицо было влажным. — Все будет…
— Не двигайся. Нельзя, — слуга склонился к нему. — Ты и так уже…
«От яда яссин нет противоядия». То, что он привез мальчишку сюда, было безумием. Он только обрек себя на смерть.
Айхо подняли и понесли, а слугу проводили в дом. Конечно, пока на этого человека не пало и тени подозрения, но можно было не сомневаться — до прибытия наместника ему не покинуть дом. А потом…
Ранку промыли, руку перевязали так, что Айхо не мог двинуть ею. Напоили чем-то горьким и вяжущим. Потом дали зеленоватый порошок — проглотить его было трудно из-за пересохшего горла. Боль в руке пульсировала бешено — чудовище силилось разорвать кожу и выбраться наружу. Юноша оставался в сознании, хотя перед глазами все плыло, а голоса доходили словно сквозь вату. — Когда господин вернется?
— Сегодня к вечеру самое раннее. Завтра, скорее всего.
— До завтра мне не дожить…
— Я не пущу тебя! — Те-Кири нахмурился. — Не стоит отвлекать господина. Он вернется, когда закончит дела в округе Гэта.
— Катитесь камнем с горки! — заорал Ниро на управляющего. — Смотрите за домом! А я служу лично ему!!!
Вскочил в седло. Те-Кири понял, что отступить придется, иначе мальчишка сшибет.
— Ты пожалеешь о своей наглости! — крикнул он вслед.
Он встретил господина в пути. Отряд был в семнадцати ани, добрался бы ночью до Гёру. Охрана, заметив бешено мчавшегося коня, насторожилась, но Шинори вскрикнул:
— Ниро! — в черной точке узнав брата. — Что стряслось?!
Наместник ждал молча. Ниро не препятствовали — он осадил коня возле лошади наместника.
— Айхо укусила яссин. Ему оказали помощь, но…
— Шинори. Со мной. Ниро — здесь. Твой конь уже ни на что не годится.
— Господин…
— Со мной ничего не случится в пути. Не медлите — я жду всех вас.
Гнедая лошадь наместника взвилась — и почти полетела, словно не касаясь копытами ровной дороги, а порой срезая путь по бездорожью. Шинори еле поспевал за господином, хотя его конь тоже был хорош.
Бешенство — и восхищение овладели Шинори. Ярость на этого мальчишку-актера, мастера привлекать к себе внимание господина, и на братца, который примчался сюда из-за такой мелочи. А восхищение… Йири, казалось, слился с конем; когда тот перелетел через валун выше человеческого роста, не желая терять ни мига, Шинори воочию видел то, что видеть приходилось редко — всадника, отмеченного даром Бестелесных.
Боль была всюду — даже сердце болело, словно его придавили огромной плитой. Время от времени Айхо поили чем-то, остальное время он просто лежал, то впадая в забытье, то возвращаясь — и почти не замечал разницы. Везде была тяжесть; то сухость, то вкус крови во рту, цветные колеса, которые крутились над Айхо. Потом его позвали по имени — пеструю карусель разрезал серебряный луч.
— Вы… здесь, — губы едва шевельнулись.
Холодные пальцы касались горящей изнутри кожи. Одной рукой Йири сжал кисть здоровой руки, вторую приложил ко лбу Айхо.
От укуса яссин мало что помогает. В любом случае уже поздно.
…Серебряный луч мерцал слабо, но этого хватало, чтобы приостановить бешеное вращение цветной карусели. «Иди ко мне, — звал этот луч, знакомый голос. — Просто иди ко мне… это лишь тени. Не бойся. Все можно исправить… даже смерть иногда».
Идти было тяжело — куда проще казалось расслабиться, соскользнуть вниз, туда, где мягко, тепло и спокойно. Но голос требовал — и мальчишка, который привык подчиняться, не мог воспротивиться.
Потом пришел сон — тяжелый, как камень. Айхо спал.
— Он точно не человек, — шептались в стенах дома. — Мальчишка умирал. А господин просто пришел и побыл рядом с ним.
— 'Просто побыл'! Он сидел там всю ночь!
— Откуда вы знаете, что он сделал?
— От яда яссин спасения нет.
— Не все умирают. Выживают, случается.
— От укуса полной яда змеи?
— Может, она была больной и слабой, а вовсе не полной яда?
— Все не так, — вступил кто-то. — Этот мальчишка — его. И господин не отдаст его никому. Если Айхо умрет, то лишь по его воле.
— Его собственность? Скажешь, мальчика держит большее, нежели просто приказ?
— Именно. И неважно, хочет ли этого Айхо.
— Покровительство Забирающего Душу — страшная штука, — угрюмо усмехнулся кто-то. — Особенно
