— Он так добр со мной… Я столько узнал… Отец много рассказывал мне, но у него почти не было книг — только пьесы да записки мудрецов о театре и музыке… Но об остальном мире я почти ничего не знал.
— Разве это мешало тебе жить в свое удовольствие? — фыркнул Ниро. — Я тоже не знаю многого.
— А теперь я хочу знать.
— И только поэтому ходишь за ним как тень? — лукаво прищурился Ниро. — Из тебя вышел бы отличный охранник — впрочем, ты не больно-то смотришь по сторонам. Только в одну…
— И еще я не смогу убить даже кошку, — смехом ответил Айхо.
— Змею же убил.
— Не уверен… не знаю. Сейчас мне ее жаль.
— Вот дурак. — Ниро взглянул на актера. — Я бы хотел, чтобы тебя оставили в этом доме. Но не надейся — этого не случится. Ты уже поправился и скоро покинешь нас.
— Да… это я знаю.
— И все же надеешься?
— На то, что оставят? Нет. Я знаю свое место. Но, может быть, мне позволят хоть изредка появляться здесь… и даже не это самое важное, — почти беззвучно закончил он.
— Это же… как розовый куст у дороги — цветок сорвет любой, кто захочет! И всерьез его отличать…
— А ведь он талантлив, — заметил младший брат.
— Только те, кого он играет, не бежали исполнять любую прихоть первого, кто позвал! Любую! А он еще рад угодить!
— Ты уверен? Только потому, что он часто смеется? Шинори фыркнул.
— Зря ты так, — возразил Ниро. — Не надо так про него говорить. К тому же… Ну, сам понимаешь. Ты судишь пристрастно.
— Послушай — может, и так, но — любой, не этот!
— Они похожи.
— Что?! — возмущенный вопль исказил губы, вырвавшись хриплым и низким звуком.
— Тише… Весь дом переполошишь. Я сказал правду, Шинори. Они — одна кровь.
— Как… ты… можешь равнять… — еще миг, и он бы ударил брата — младшего, всегда заботливо опекаемого.
— Они оба чисты. Так чисты, как бывают лишь единицы… и оба — Дарители красоты. И ее воплощения, отмеченные смертью. Таких обычно жизнь не щадит… Но им повезло. Наш господин — я не знаю, почему он такой. Это, как сказка… но сказки не всегда бывают о счастье. А Инорэ… на свой лад он был счастлив, наверное. Я плохо знаю людей…
— Тогда не берись судить, — зло оборвал Шинори.
— Я плохо знаю людей, — спокойно продолжал младший, — но знаю своего господина, потому что он дорог мне. И поэтому я смотрел на того, кто им отмечен. Ты же не считаешь господина глупцом?
Вечером пошел дождь. Ливень — струи стучали по крыше, словно стрелы, вот-вот пробьют. «Какой же будет зима?» — подумалось Йири.
— Спой, — обратился он к юному актеру. — Одинокому на дороге сейчас несладко. А в домах — хорошо, если все свои рядом.
Айхо облокотился на руку, чуть отвернувшись, запел. Это была странная песня — ничего подобного Йири от него раньше не слышал. Она начиналась протяжно, и чем дальше, тем напряженнее становилась — словно готовая лопнуть струна. И ничего не было больше — струна и пламя, и неизвестность — струна раньше порвется или сгорит…
Оборвалась неожиданно, словно ударив — такая простая и такая жестокая.
— Таких, как мы, песня, — задумчиво произнес Йири, не двигаясь с места, не сводя глаз с узором украшенного светильника.
— Чья? — растерялся Айхо.
— Пустое… Забудь.
Глава 7. ВОЗВРАЩЕНИЕ
Приближались дни мертвых,
Человек шел один среди ночи. Серой тенью крался меж каменных глыб, хрустя осколками тонкого льда.
Штаны на теплой подкладке — но рубаха летняя; от хлесткого ветра и холода едва спасала драная куртка. Он выглядел больным, на стертых ногах — потрепанная обувь, которую явно чинили наспех и чем придется. Он брел — в кромешной тьме, под низко нависшими тучами, грозившими разразиться снегом. В горах и предгорьях уже стояла настоящая зима.
Человек все шел и шел. Остановись он ненадолго, возможно, у него не хватило бы сил продолжать путь. Не один день блуждал он по лесам предгорья, делая подчас длинный крюк, чтобы обойти патрули и деревни, пробирался извилистыми расщелинами между высоких гор.
На вид ему было около двадцати; он был высокого роста, легкого, но крепкого сложения. Движения упругие, хищные — ни крайняя усталость, ни полузажившие раны, ни болезнь не отняли сходства с дикой лесной кошкой. Из-под тряпки, скрывающей лицо, выбивалась золотистая прядь и сверкали зеленые рысьи глаза, яркий и злой огонь которых не погасила даже усталость.
Мертвых он не боялся. Живых — тем более.
Взять у него было нечего — а судя по взгляду, он сам был опасен. Он шел только по ночам, чтобы незамеченным добраться до знакомых мест, где мог надеяться — не выдадут.
Что скажут там, куда он идет? Прогонят? Или сдадут властям? Все равно нет сил идти дальше, если прогонят…
Зима обещала быть суровой; зато как ранние морозы помогли беглецу! Да и кроме того, разве не любил он всегда зиму, несмотря на то, что душой был — огонь?
Опасаясь, чтобы первые проблески зари не застали его на открытом пространстве у реки, человек сделал усилие и ускорил шаг. И вот часам к четырем утра каменные глыбы сменились чахлым леском. А потом он заметил мерцание желтоватого огонька, прорезающего завесу утреннего сумрака.
Огонь мог развести кто угодно — лесоруб, одинокий путник, дозор… да мало ли? Мог и неуспокоившийся, тот, кого не забрали посланники Неба с этой земли.
Человек напряженно пытался разглядеть, движется огонь или нет. Потом усмехнулся.
«Попробуйте, поймайте!» — мелькнула злая мысль. Кто бы там ни был, хоть сами демоны!
Он все же свернул в сторону, хотя лезть прямо по валунам и бурелому было совсем невозможно.
Человек не сделал и полусотни шагов, как вдруг наступил на сухую ветвь, и справа от него раздался возглас: «Кто там?»
Беглец и не подумал ответить на окрик. Он распластался на земле.
Теперь те, что сидели у костра, могли подумать, что в сумраке им просто померещилась какая-то тень, а ветка хрустнула не по вине человека…
Это были стражники одного из постов дорожного патруля, который медленно двигался то в одну, то в другую сторону каждый в своем районе.
Лишь один из дозорных заметил мелькнувшую тень.
— Ты уверен, что видел его?.. — спросил другой.
— Да, — ответил первый. — Должно быть, какой-нибудь недобитый разбойник. — Голос его дрогнул. Солдаты исправно несли службу, но отдали бы все свое жалованье, лишь бы в дни сооно торани находиться под крышей хоть нищего деревенского домика.
— Конечно, разбойник, — поспешно согласился второй. — Не первый и, наверно, не последний в этих горах.
Люди вслушивались, но страх притупил чутье.
А человек почти не дышал — скорее они могли бы услышать, как шевелятся тени. Едва дозорные отвлеклись, беглец снова пустился в путь по направлению к берегу и еще до рассвета нашел убежище в пустующей, крытой соломой хижине в одной
