Вновь выглянуло солнце, задев краешком сад.
Странным он показался Лаин. Не так уж много ей перепадало лестных, восторженных слов, но если уж перепадали, то были вычурны под стать молодым людям Двора. А этот — прямо сказал, что она не красавица и смотрится среди других девушек простенько и неярко. И смотрел без тени восхищения, пожалуй, даже грустно.
Лаин вернулась в дом. Задумалась. На желтой бумаге принялась записывать смутные мысли, перемежая их строчками стихотворений. Букет поздних сиреневых васильков в нише пах слабо и холодно. Знаки из-под кисти выходили робкие, похожие на спутанную осеннюю траву.
Он снова пришел. И еще. Казалось, он скрывает что-то — но хитрости в нем не было. Сначала Лаин считала его слугой высокого господина. Потом совсем перестала понимать, кто ее гость. Ни о поэзии, ни о дворцовых сплетнях он говорить не хотел и только слушал девушку. Он произносил слова непривычно, с легким акцентом, отчего речь казалась очаровательно мягкой, — и говорил необычные вещи. Рассказывал странные истории, полные грусти и нежности, а порою щемящей тоски. Он смотрел на листья и облака так, словно это самые важные вещи на свете. Иногда девушка не понимала, слушает ли он ее или думает о чем- то своем. Он совсем не старался ее увлечь — ему, похоже, и впрямь ничего не было нужно. А сердце Лаин билось все чаще и чаще, а строчки, которые она выводила по ночам на бумаге, обрели небывалую уверенность и изящество.
У него были мягкие волосы. Они теперь садились рядом, и один раз он притянул девушку к себе — в этом была нежность, словно к сестре. И Лаин не отстранилась.
А потом все кончилось. Незнакомый человек стоял и смотрел на нее. И тот встал, отпустил ее руку и ушел не оглядываясь. И незнакомец — важный, в черной с золотыми значками одежде, — ранг и род занятий Лаин не сумела определить, все еще путалась в этом — тоже ушел, посмотрев на нее перед этим очень пристально и холодно.
Лаин не могла понять, в чем она провинилась, но ей было очень тревожно.
И холодной была ночь…
— Вы были близки с ней?
— Нет.
— Если это ложь… ответишь еще и за это.
— Это не ложь, мой господин… Она… даже не знала.
— И я поверю? Ты посмел покинуть разрешенную тебе часть дворца и прийти туда, где ты не должен находиться. И делал это неоднократно, так?
— Да, мой господин.
— Ты уже позволял себе подобное.
— Да…
Он помнил историю с Соэн. И легко представил то, что лишь чудом с ним не случилось.
— Ты считаешь, теперь тебе дозволено все?
— Нет…
— Ты можешь хоть что-то сказать в свое оправдание?
Повелитель слишком хорошо знал, что ответа не будет. Даже если бы было что сказать.
— Девушка тоже получит по заслугам.
Йири не поднимал головы и казался брошенным на дорогую циновку цветком. Юкиро был в смятении — он слишком хорошо знал, как поступить, и не хотел этого. Мальчик, который смог понять, что значила для Благословенного смерть Тооши… и даже залечить эту рану — неужто сделать с ним то, что диктуют закон и традиция?
Лесное растение… место ли ему в саду повелителя? Любая прихоть Благословенного должна быть исполнена, но даже он не способен заставить черепаху летать.
Это красивое существо не было дерзким — но совершало поступки, немыслимые по дерзости. Раньше это забавляло Юкиро. А сейчас вывело из себя. Йири давно заслужил суровое наказание. Пора.
Благословенный вообще не должен был говорить с ним — слишком большая честь для виновного. Только взмахнуть рукой — слуги поймут, какова его воля. Однако — не удержался. Но о чем говорить, если эта игрушка, эта дикая птаха терпеливо примет все, что с ней ни делай, но так и не поймет — не сумеет понять — сердцем?
Неприятная мысль мелькнула у человека, облеченного властью. Кто смеет иметь свое мнение вблизи повелителя? Лишь единицы, и то не всегда. А этот… он даже защищаться не будет. Поднятый высоко. Лишенный всякой свободы. Не выдержавший одиночества.
Ожидали лишь его слова, не слова — знака.
— Уведите, — он небрежно качнул головой. Еле слышно вздохнул. Задумчиво потер переносицу. Отдал приказ.
Отец стал вдруг таким маленьким и растерянным, когда вышел приказ покинуть Сиэ-Рэн и ехать в дальнюю провинцию. Он связывал столько надежд со столицей…
— Ну почему, с чего вдруг такая немилость? — суетливо повторял он, и его простодушное лицо было растерянным, как у ребенка.
В два дня покинуть Сиэ-Рэн.
В эти два занятых печальными хлопотами дня Лаин даже не вспомнила о том, кто так и не назвал ей своего имени. И как близко прошла смерть — не поняла девушка.
Ей жаль было отца. Жаль маленького дворика с бледной кудрявой зеленью, уголка, отведенного им в скромном павильоне, душистых сиреневых ликорисов. Она толком и не успела завести подруг. Не успела встретить того единственного, чье приближение ощутила бы даже во сне. Хотя в последние дни Лаин начинало казаться, что вот-вот с ней произойдет нечто чудесное. Как в детстве, — запахи леса, тени, которые шевелятся так, словно дышат деревья — присутствие в сказке. Но сказка эта будет осознана позже, когда ты вырос и ничего не вернуть. И можно только помнить.
Шли медленно — ему показалось, что очень долго. Его привели в маленькую комнату — желтые сухие доски, невысокий потолок. Небольшое окошко. Пол — те же доски. Теплое на вид дерево. Впрочем, и на ощупь оно не холодное — все же еще почти лето. И ничего — ни циновки, ни даже соломы. Здесь было уютно по-своему — Йири когда-то спал и на земле, под дождем. А тут — сухо и довольно тепло. Под дверью — широкая щель.
Низших держат в куда худших условиях — его удостоили милости.
Плавно закрылась дверь.
Ждать свершения воли повелителя оказалось очень страшно — куда страшнее, чем тогда, в доме Сэнхэ, ожидать наказания. Йири видел, что делают с теми, кто провинился — один раз на севере, другой в Аэси. Видел и слышал. Думал про Лаин — и молитва не шла с губ. Знал: сам виноват. Просто, когда увидел ее, забыл обо всем.
К нему не заходили — но раз в день приносили еду; для передачи служила широкая щель под дверью, воды было вдоволь. Только к воде он и прикасался.
На смену страху пришла рвущая сердце тоска. Потом — пустота. Ему казалось, что за окном падают листья. Лес на севере зимой — ветви голые, птиц не слышно, вода в озерах спит. И никого. Несколько дней листопада — и настала глубокая осень…
Потом дверь открылась.
— Идем.
Снова длинные коридоры — от них голова закружилась. А может, и не от них. Все коридоры из желтых досок, и все пустые. И те, кто вел, были ненастоящими.
Когда приоткрылась дверь в конце коридора, почувствовал запах водяного пара. Понял, куда поведут потом.
Ничего не было сказано. Сама покорность. Как раньше.
«Умница», — думал Юкиро, наблюдая за Йири. Тот великолепно держался на грани между «я понял все» и «ничего не было». А ведь он не рожден при дворе. Совершает чудовищные ошибки. Откуда же это потрясающее знание оттенков поведения — жестов, взглядов и слов?
— Ты так и не спросишь о ней? — поинтересовался Юкиро много часов спустя.
— Если мне нужно это знать, я хотел бы спросить.
