Песня цветов аконита

Легкий бег был у лошади — а у всадника взгляд был такой, словно крылья росли. Больно и страшно немного, однако эту боль не променяешь на спокойную негу.

Еле решился поручить заботе конюхов свое сокровище, золотую ша-илэ. Долго говорил с ними, удивляя их знаниями, а сам ревниво поглядывал в сторону Феи — имя дал сразу.

Юкиро считался отличным наездником; хотя в последнее время ему редко доводилось сидеть в седле, он ничего не забыл. В угодьях Островка и на южном берегу Аянэ, оставляя немногочисленных слуг далеко позади, он вновь чувствовал себя подростком, еще не принявшим огромную власть. Своего питомца он сам учил ездить верхом. Тот хорошо держался в седле, а теперь и посадка появилась безупречная, и умение добиться от лошади всего, чего пожелает, Даже на полном скаку. Йири любил лошадей и порой разговаривал с ними, когда считал, что никто их не видит. А к Фее он привязался необыкновенно. Он чуть ли не с ревностью смотрел на конюхов, которые уводили ее по возвращении во дворец. Лошадь словно стала для него центром мира. Это немного озадачивало Юкиро.

Учеником Йири был превосходным — впрочем, Благословенный и не ожидал, что будет иначе. Он привык смотреть на него, как на произведение искусства, и был бы немало озадачен и раздосадован, если бы совершенство оказалось нарушенным. А Йири не боялся ничего — ни скорости, ни препятствий. Если и боялся, так только за лошадь. Он знал, что должен быть лучшим, чтобы им оставались довольны.

Юкиро любовался им во время таких прогулок. Он менялся — не сильно, не нарушая привычного хода вещей — но все-таки менялся. Только тогда повелитель слышал его смех.

Покидая дворец, Йири выглядел безупречно: черные волосы сколоты сзади, на них сидела шапочка — или. Только одна-две пряди выбивались из-под нее; нарочно так делали — это придавало облику изысканную завершенность. Но, оказавшись за стенами, Йири избавлялся от нее и заколки, и ветер играл с его волосами. Это было необычно и красиво и выглядело очень уместным. Он казался одним целым с тонкими узкими травами, гнущимися под ветром, словно летящими.

Но если его окликал повелитель, мерцающие зеленые глаза становились другими — внимательно- ласковыми, покорными, непроницаемыми. Юкиро не понимал такой перемены. Она не была неприятна ему, но приводила в недоумение.

А потом день наступил…

Привычно склоняясь перед Благословенным, придворные не могли сдержаться и бросали любопытные взгляды в сторону тонкой фигуры в темно-вишневом, в белой ханне с серым и вишневым узором.

Конечно, все знали о нем, — правда, Благословенный никогда не показывал его столь большому собранию. Многие брали с собой Несущих тень в дальние поездки, однако здесь им было не место. Даже Солнечному это не пришло бы в голову. Но всадник на золотой лошади больше не принадлежал к сословию сиин. Повелитель обращался с ним, как с юношей из знатной семьи, впервые попавшим ко двору. Йири держался спокойно — и даже уверенно, хотя, казалось, видел только своего господина. Покорная грация, сэ-эттэн, причудливо сочеталась с другим каноном, имени которому не было. Но Юкиро знал его, как знает мастер свое творение, и заметил черточку, которой не было раньше. В неуловимых жестах, в повороте головы, даже в том, как он опускал ресницы, чтобы не показаться хоть сколько-нибудь дерзким, появился — лед к окружающим, почти вызов — это было непривычно и неприятно. Фея несла своего всадника словно сквозь плотный туман — тщательно замаскированные взгляды, норовящий сорваться с губ шепот, недоумение, показная доброжелательность.

Юкиро впервые подумал, что, возможно, он совершает ошибку — но, так и не успев осознать, в чем же она, прогнал эту мысль, не вязавшуюся с его безраздельной властью.

Йири хотелось стать льдом или камнем. Благословенный и сейчас постоянно прибегал к его услугам, пренебрегая теми, кто прислуживать был предназначен; жесты и навыки, которым Йири обучали, давно стали привычными. Но он должен был держаться иначе — здесь, у всех на виду. Здесь он — один из гостей. Показать иное значило бы нарушить волю Юкиро, это значило бы, что он может быть лишь фигуркой только для одной игры. Снова внутреннего надзора требовали не только движения — взгляды.

— Ты держишься в седле все лучше. Ты просто рожден для верховой езды. Еще немного, и ты превзойдешь Тами из Белых Лисов. Знаешь его? Он считается лучшим наездником при дворе. Наверное, Бестелесные были бы рады взять его в свою свиту. А ведь он очень молод. Ты почти ровесник ему.

— Я старше.

Звучало это странно, однако Юкиро понял его. Если судить по беспечности, Тами был куда младше Йири. Подумав, сказал:

— Я могу всегда брать тебя с собой. На охоту, к примеру. Порою меня развлекает — бывать там.

Перед глазами Йири проплыли мертвые птицы, олень с окровавленной мордой…

— Как прикажете, мой господин.

— Может быть, тебе неприятны взгляды, которыми встречают тебя — когда думают, что я их не вижу? Из-за этого ты предпочитаешь сидеть взаперти?

Йири равнодушно сказал:

— Мне нет до них дела, им далеко до меня. Многие из них отдали бы жизнь, чтобы только занять мое место.

Юкиро рассмеялся — сухо и коротко.

— А ты меняешься, малыш. Раньше бы ты не осмелился говорить так. Что же, Первый и Второй круг совсем ничего для тебя не значат?

Йири промолчал, губы таили улыбку. Это лицо всегда обезоруживало Благословенного.

— Что ж… решай сам. Но ты не должен жить как затворник.

— И что меня ждет? Мне всегда была безразлична их неприязнь или, напротив, слишком приветливые взгляды. Но это становится все труднее для всех.

— Почему?

— Многое изменилось. Не слишком ли много я имею для Несущего тень?

— Ты? Это я решаю, чего я хочу. И прекрати себя так называть. Я уже начинаю жалеть, что поднял тебя повыше Дворца Лепестков.

— Это правда, мой господин? Мне нет пути обратно, но я могу уйти навсегда. Это будет более чем справедливо. — Вырвалось, и пожалел, что это сказал. Разве его учили вызывать недовольство? Опустил голову.

Благословенный задумчиво произнес:

— Как тебе удается проявлять подобную наглость, говоря столь почтительно? Этого я не понимаю.

Слушали Гиацинт, известнейшую в столице певицу. Ей было около двадцати, но выглядела она на четырнадцать. Мтерью ее была актриса придворного театра, сумевшая в свое время даже вызвать к себе уважение.

Повелитель находился в плетеной беседке, увитой пестрыми цветами. Он отлично видел Гиацинт, сам оставаясь скрытым от глаз. Придворные, допущенные на это представление в саду, собрались у фонтана. Гиацинт сидела на нижней ступеньке, аккомпанируя себе на глуховато и трогательно звучащем ахи. Черное платье певицы — с красной отделкой — казалось тяжелым для почти болезненно-хрупкой фигурки. Но невероятной силы голос, очень высокий и переливающийся, жаворонком порхал над парком, словно принадлежал облакам.

Йири был в беседке Благословенного. Против обыкновения, лицо его казалось холодным и отстраненным.

— Не нравится? — с легким удивлением спросил Юкиро.

— Не знаю. Наверное, это красиво, — непонятно ответил тот.

Юкиро приподнял бровь и отвернулся к фонтану.

Гиацинт закончила петь, склонила головку, переводя дыхание.

— Она хороша, — заметил Благословенный. — И заслужила награду.

По его знаку слуги вручили девушке большую жемчужину, золотистую, словно лист чайной розы. Гиацинт застыла в низком поклоне, не смея глядеть в сторону беседки. Придворные одобрительно перешептывались, стараясь, чтобы ни звука не донеслось до слуха Юкиро. Они в свою очередь принялись