сорванными стеблями травы. Ёши не хотел, чтобы он видел Йири таким? Юкиро склоняется к юноше и задумчиво трогает прядь волос.
Ёши видит, как повелитель что-то тихо говорит лежащему, и врачу кажется — это обещание.
Он поправлялся долго — почти неделю никто, кроме Ёши и помощников лекаря, к нему не входил. Был в сознании — но лицо безучастное. Ёши брал его за руку, разговаривал, гладил холодные пальцы. Йири молчал. Только сказал однажды:
— Снова меня не взяли…
В комнате было тепло и солнечно, блики бежали по голубому шелку — весенним занавесам, запах цветов долетал из сада. Окна были открыты — и там, где лежал он, и в соседних покоях. Только Ёши и помощников его — Аташи и немолодую круглолицую Хээлин — видел Йири.
Хээлин, говорливая, с детским голоском, окружила его трогательной заботой. Старалась вовсю — поправить что, принести, поддержать. Йири слегка уставал от нее. Аташи, десятью годами старше Йири, напротив, казался хмурым и молчаливым, но сердце имел доброе.
В этот раз было как-то особенно тихо. Он помедлил, открывая глаза, — не хотелось возвращаться из полусна. До сих пор было трудно дышать. Йири понимал — все равно бы узнали, что он умер от яда, поэтому не сочли нужным сделать его смерть легкой — или дать средство медленное, не заметное сразу.
Йири знал, что виновные еще живы.
Человек сидел у окна, смотрел какие-то записи. Обернулся неторопливо, словно почувствовал:
— Как ты?
В привычно сухом тоне впервые проскользнуло что-то близкое к нежности. Лицо внимательное. Тяжело было выдержать взгляд.
— Хорошо… — слова едва дались ему. Он сделал движение встать — и понял, что зря. Кружилась голова, он почти не мог шевелиться — асаланта не отпускала, даже зная, что проиграла на этот раз.
— Хорошо, да? — усмехнулся мужчина в малиновом хаэне. — А по тебе и не скажешь.
— Простите меня…
— За что, сердце мое? За то, что ты остался жив?
Непривычное обращение, кажется, отняло последние силы. Он замер. А тот, напротив, продолжил:
— Пожалуй, вина на мне. Не смог уберечь. Таковы дворцы, Йири.
Он отвернулся к бумагам.
Юноша перевел взгляд на небо. Он часто смотрел за окно — раньше. Золотистые облачка спешили куда-то, но не успевали — их догонял ветер, обращая в ничто.
— Как хорошо жить! — вырвалось у Йири.
— Я рад за тебя. Ты сам это сказал — значит, тебе есть к чему возвращаться.
Проговорил — и заметил с удивлением, как лицо Йири застыло. Из-под сомкнувшихся ресниц на щеку стекла прозрачная капля.
— Что с тобой, мальчик? Ты плачешь? Посмотри на меня!
Он подошел, склонился к кровати.
Повинуясь приказу, Йири открыл глаза. Попробовал улыбнуться — на сей раз получилось плохо. Но слабость — это не то, что нужно Благословенному…
— Не делай этого, слышишь? Я не хочу от тебя притворства, — потребовал Солнечный, и, уже мягче, добавил:
— Ты мне дорог таким, какой есть.
— Какой есть? — повторил едва слышно Йири. — Может, и так…
У него не осталось сил говорить.
Повелитель назвал имена. Двое. Спросил:
— Ты их знаешь?
— Да.
— Ты считал их врагами?
— Я не обращаю внимания на тех, кто внизу, мой господин.
— Напрасно…
— Они — просто глупцы, хоть и стоят высоко. Вельможи из Первого и Второго круга так бы не поступили.
— Верно… Они добились высокого звания при дворе. Но остались трусами и глупцами. Хочешь увидеть, что с ними будет?
— Мне достаточно знать об этом.
Юкиро усмехнулся.
— Теперь тебя вряд ли посмеют тронуть — во всяком случае, подобные побоятся. А лучшие будут ждать и смотреть. Что ж… они не знали, сколь много стоит твоя жизнь.
— Этого не знаю и я.
— Узнаешь, — Благословенный прищурился. — У них есть семьи — и родичи. Они тоже ответят. Отдаю их тебе. Решай сам…
— Я не могу… — голос вдруг отказал.
— Назначь цену сам.
— Иями! — вырвалось у него. Лицо стало бледнее, чем когда он лежал при смерти.
— Если такова ваша воля…
— Я хочу, чтобы решал ты. О твоем решении будут знать — это не будет мое слово.
— Хорошо, господин, — сказал он тихо — словно занавески задернулись с холодным шуршанием шелка. — Я знаю, что делать.
Повелитель внимательно посмотрел на него.
— Кажется, ошибались те, кто считал тебя безобидной игрушкой.
Он лежал ничком, спрятав лицо, стараясь вжаться в светлые покрывала. Пальцы то распрямлялись, то судорожно сжимались в кулаки. Когда явились слуги причесать волосы, одеть — закричал, чтобы шли прочь. До этого он и голоса на слуг не повысил ни разу. Когда повелитель спросил о нем — те испуганно отвечали, что не готов, что не желает их видеть. Повинуясь приказу, снова пришли — на этот раз он терпел, отворачивая лицо, словно любые прикосновения причиняли боль. Тот, в темно- малиновом, не говорил ничего. Потому что уже сказал достаточно.
«Отдаю их тебе».
Кому — «тебе»? Не юноше, которому ничья кровь не нужна. А любимой игрушке, которую вознесли, одарив благосклонностью. Поздно говорить «нет».
Все, кто родился мужского пола в семействах обоих виновных, были убиты. Женщин увезли далеко, не позволив взять с собой ничего. Молчали на Островке — нечего было сказать, и отныне — боялись. Событие в Храме могло быть игрой. То, что случилось потом, игрой не было.
Если и оставались вопросы, больше никто не осмелился бы их задать. За покушение на жизнь кого-то из Золотого дома платят все. Но и за тех, кто отмечен Солнечным, нельзя брать малую плату. Нельзя.
Ёши избегал смотреть на Йири. Он не осуждал его — тот поступил честно. С собой и с другими, живущими на Островке. А юноша держался на редкость спокойно — и Ёши чувствовал себя неуверенно рядом с ним.
— Я не из Золотого дома, — сказал врачу Йири. — Но если Благословенный хочет, чтобы тень крыльев Ай-Ти тронула чью-то тень, должно быть так. и так будет. Не моя жизнь стоит дорого — его воля.
