соответствии с некоторым образцом. Во втором буквы, слова или группы слов заменяются другими буквами, символами или словами. Код может относиться к тому или другому типу или быть их комбинацией. Но оба типа имеют одно общее свойство: когда найден ключ, вы лишь применяете его и тут же получаете логичные предложения. Язык же имеет собственную внутреннюю логику, собственную грамматику, свой способ выражения мыслей в словах. Не существует ключа, подходящего ко всем значениям и выражениям в языке. В лучшем случае вы получите лишь приблизительное представление о значении.
— Вы хотите сказать, что Вавилон-17 декодируется в какой-то язык?
— Вовсе нет. Это я проверила в первую очередь. Мы могли бы взять вероятностную развертку различных элементов и проверить, конгруантны ли они разным языковым образцам, даже если они расположены в совершенно неверном порядке. Нет, Вавилон-17 — сам по себе язык, и мы его не понимаем.
— Я думаю, — генерал Форестер попытался улыбнуться, — что вы хотите сказать: поскольку это не код, а чужой нам язык, то нам придется отступить.
Даже если это поражение, то, исходя от нее, оно становилось облегчением.
Но она покачала головой:
— Боюсь, что вы меня не поняли. Неизвестный язык может быть дешифрован без перевода. Вспомните, например, линеарный язык В и хеттский язык. Но если я попытаюсь сделать это, мне нужно гораздо больше знать.
Генерал поднял брови.
— Что еще вам нужно знать? Мы передали вам все образцы. Когда получим новые, мы обязательно…
— Генерал, я должна знать все о Вавилоне-17: где вы получили его, когда, при каких обстоятельствах — все, что может оказаться ключом к этому языку.
Вы дали мне десять страниц искаженных магнитных записей с кодами под условным названием «Вавилон-17» и спросили, что он означает. Все, что я могла, я вам сказала. Будет больше сведений, я смогу сделать еще что-нибудь. Очень просто.
Он подумал: «Если бы это было так просто, мы никогда не обратились бы к тебе, Ридра Вонг».
Словно прочитав его мысли, она промолвила:
— Если бы это было так просто, вы никогда не обратились бы ко мне, генерал Форестер.
Он уставился на нее, на какое-то мгновение поверив в абсурдную мысль, будто бы она читает у него в мозгу. Но, конечно же, она просто знает это.
— Генерал Форестер, установил ли ваш криптографический отдел, что это за язык?
— Если и установил, мне об этом не говорили.
— Я уверена, что они об этом не знают. Я сделала несколько структуральных набросков грамматики. А они сделали это? Генерал, хотя они знают чертовски много о кодах, они ничего не знают о сущности языков. Именно эта идиотская специализация — причина того, что я не работаю с ними уже шесть лет…
«Кто она!» — подумал он вновь. Сегодня утром ему прислали ее секретное досье, но он передал его адъютанту, лишь заметив пометку «одобряется». Он услышал свой собственный голос:
— Возможно, если вы расскажете мне немного о себе, мисс Вонг, я свободнее буду говорить с вами.
Нелогично, однако он проговорил это со спокойствием и уверенностью. Насмешливо ли она смотрит на него?
— Что вы хотите знать?
— Я знаю только ваше имя и то, что несколько лет назад вы работали в военном криптографическом отделе. Знаю, что уже и тогда, несмотря на ваш юный возраст, у вас была отличная репутация. Поэтому, когда наши люди безуспешно возились с Вавилоном-17 в течении месяцев, они единодушно сказали: «Пошлите это Ридре Вонг», — он помолчал. — И вы говорите, что кое в чем разобрались. Следовательно, они были правы.
— Выпьем, — предложила она.
Бармен подошел с двумя небольшими стаканами с дымчато-зеленой жидкостью. Она пригубила, наблюдая за генералом. «Ее раскосые глаза, — подумал он, — похожи на изумительные крылья».
— Я не с Земли, — сказала она. Мой отец был инженером связи в Звездном центре с индексом X–II-B, как раз за Ураном. Мать была переводчицей Двора Внешних Миров. До семи лет я росла в Звездном центре. Там было мало детей. В пятьдесят втором мы переселились на Уран-XXYП. К двенадцати годам я знала семь земных языков и пять неземных. Я запоминала языки, как люди запоминают мелодии популярных песен. Во время второго запрета погибли мои родители.
— Во время Запрета вы были на Уране?
— Вы знаете, что произошло?
— Знаю, что внешние планеты пострадали гораздо больше внутренних.
— Вы ничего не знаете. Конечно, они пострадали больше, — она глубоко вздохнула, отгоняя воспоминания. — Одной порции недостаточно, чтобы я могла говорить об этом… Когда я вышла из госпиталя, врачи не исключали возможность помешательства.
— Помешательства?
— А что вы хотите? Длительное недоедание плюс невралгическая чума.
— Я знаю об этой чуме.
— Итак, я попала на Землю, жила у тети и дяди и получала невротерапию. Но я не нуждалась в ней. Не знаю, психологическое это или физиологическое, но из всего этого я вышла с еще более обостренным чутьем к языкам. Я пронесла это чутье через всю жизнь и постепенно привыкла к нему. К тому же, я научилась хорошо излагать свои мысли.
— Не связано ли это с легкостью расчетов и эйдетической памятью? Эти качества очень нужны криптографии.
— Я плохой математик и совсем не умею рассчитывать. Зрительное восприятие и специальные тексты — например, цветные сны и тому подобное — все это у меня есть; но главное, в чем проявляются мои качества — в словесном оформлении. В то время я начала писать. Один год я работала переводчицей при правительстве и одновременно занялась кодами. Через некоторое время я как криптограф приобрела определенную профессиональную легкость. Но я плохой криптограф. У меня нет достаточного терпения, чтобы корпеть над чем-то, написанным другим. Мне хочется писать самой. К тому же, я невротична: это вторая причина, по которой я обратилась к поэзии. Но мое профессиональное мастерство часто меня пугало. Иногда, когда было слишком много работы и мне хотелось сделать что-нибудь еще, внезапно все, что я знала, укладывалось в стройную картину у меня в голове, и я легко читала лежавшее передо мной, а потом становилась усталой, испуганной и жалкой.
Она взглянула на свой стакан.
— Постепенно я подчинила себе свое умение. В девятнадцать лет у меня была репутация маленькой девочки, которая может расшифровать что угодно. Я уже кое-что знала о языке и легко распознавала типичные его конструкции, его грамматический строй, распознавала чутьем, что я и сделала с Вавилоном- 17.
— Почему вы оставили эту работу?
— Я назвала вам две причины. А третья заключалась в том, что, овладев профессиональным мастерством, я захотела использовать его в собственных целях. В девятнадцать лет я оставила военную службу и… да, вышла замуж и начала серьезно писать. Три года спустя вышла моя первая книга, — она пожала плечами, улыбнулась. — Об остальном читайте в моих стихах. Там есть все.
— И теперь в мирах пяти Галактик люди ищут в ваших образах и значениях разгадку величия, любви и одиночества…
Последние слова выпрыгнули из фразы, как бродяги из товарного вагона. Она стояла перед ним; она была великой, а он, оторванный от обычной военной жизни, чувствовал себя таким одиноким; и он был отчаянно влюб… Нет!
Это невозможно, это отвратительно, это было слишком просто для объяснения того, что происходит в его мозгу, что пульсирует в его руках.
