— Ну, а что делал мой подручный?
— Он взял у меня бурдюк с кислым молоком, — объяснила Дебо. — Он меня бросил в огонь, а потом я очнулась вот такая, какой ты меня видишь, в этом самом калебасе.
— А я знаю, что сделал тот красивый парень, что все время пел, — сказала вдруг Айда, маленькая служанка.
— Ну, что же он сделал? — спросили хором старый Мавдо, люди средних лет, молодые пастухи, женщины, Тьени-кузнец и сама Дебо.
— Он ворочал тело моей старой хозяйки клещами, а мехи раздували огонь. Потом он взял обгоревшие кости и бросил их в тот калебас, и налил туда молоко из нашего бурдюка. Он сосчитал три раза до семи, и моя хозяйка поднялась из калебаса молодой и прекрасной.
— Только и всего? — сказал Тьени. — Ну, это-то я сумею.
Он развел огонь. Одного из пастушат поставили к мехам; правда, сначала он упирался и заработал хороший подзатыльник: ведь кузнечное дело — не занятие для кочевника, хотя бы и подростка. Но разве можно не подчиниться приказу взрослых, в особенности если нужно вернуть молодость старейшему в роде?
Огонь запылал и затрещал, но он был очень удивлен, не слыша, как отвечает любопытным мехам знакомая песня:
Тьени взял клещи и, обернувшись, стукнул по голове Боли:
Потом он поднял старого Мавдо, бросил его в огонь и стал ворочать и переворачивать его тело клещами. Когда остались одни почерневшие кости, он бросил их в калебас, налитый до краев, — это пастухи постарались и притащили целых два бурдюка с кислым молоком.
Тьени-кузнец трижды сосчитал до семи. Никто не появился из калебаса. Лишь черные как уголь кости плавали по белой глади молока.
Тьени-кузнец снова сосчитал до семи три раза, потом еще три. Ничего!
Солнце село. Огонь угас. Затихли мехи. Фульбе, привыкшие есть только раз в день — не то, что все люди, — терпеливо ждали.
Тьени снова сосчитал до семи три раза, потом трижды три раза. Но в калебасе по-прежнему плавали в кислом молоке лишь обугленные кости.
На заре Дебо наконец заголосила, заплакала. Люди средних лет и молодые пастухи начали возмущаться. В это время мимо проезжал со своей свитой Фама, царь той страны. Он направлялся в Священный лес. Услышав шум в кузнице, царь остановился и спросил, в чем дело.
И Дебо, плача и причитая, распростерлась на земле перед царским конем.
— Кузнец сжег моего супруга, моего дорогого, милого мужа!
И все фульбе, люди средних лет и молодые, женщины и служанки подтвердили:
— Да, он сжег его, а кости бросил в калебас с кислым молоком.
— Он пообещал снова сделать его молодым, — и вот что натворил! — хныкала Дебо.
Слуги царя схватили Тьени-кузнеца, связали его и повели по дороге к Священному лесу.
Вышло на небо солнце, и тень Боли отделилась от статуэтки и превратилась в юношу.
Тот сосчитал три раза до семи над полным кислого молока калебасом, в котором плавали обугленные кости, а потом вышел из кузницы и бросился на дорогу к Священному лесу — догонять свиту царя.
Подойдя к Тьени-кузнецу, обмотанному веревкой, словно вязанка хвороста, юноша спросил его:
— Куда ты идешь, хозяин?
— Сложить голову в Священном лесу, — отвечал Тьени, рыдая и трясясь всем телом.
— А будешь ты еще когда-нибудь обижать Боли словом или поступком?
— Никогда! Никогда больше! — вскричал кузнец.
Юноша поравнялся с лошадью царя.
— Фама, — сказал он, — этот человек не виноват. Пастух фульбе в кузнице, он жив и здоров.
Тьени развязали, и все — царь со свитой, мужчины и женщины фульбе, пастушата и служанки — вернулись в кузницу и нашли там старого Мавдо молодым и красивым, как накануне его свадьбы с Дебо.
И после случая с Тьени ни один кузнец не осмеливается проявить неуважение к священным предметам, в которые переселились души умерших предков.
Кари-сирота
Все, что говорит малыш мавр, он слышал под родительским шатром.
До вступления в хижину мужчин молодые учатся кое-чему от всех — соседей, чужих людей, друзей и подруг, товарищей их игр. Но только родители могут по-настоящему воспитать своего ребенка, пока он мал и не ушел еще из отцовского дома и родной деревни. Правда, хотя ребенок не выходит в широкий мир, мир приходит к нему — врывается в деревню, заглядывает в хижину… Но и мир не расскажет маленькому человеку все, что нужно знать. «Ярр фжа кёр», — говорят в наших краях. «О главном узнаёшь дома…» Трудно себе представить, сколько ссор, брани и вражды между взрослыми, между семьями и даже внутри одной семьи может иной раз вызвать слово ребенка… Но ум ошибается редко, если потатчик сердце не слишком часто дает ему волю. Хорошо воспитанному ребенку не нужно подсказки, чтобы он думал и поступал так, как хотят родители. И с самого раннего детства в сыне должен повторяться отец, в дочери — мать…
Но… Все-таки…
Обязанности, служба и все то, чего требует от нас наше происхождение или положение, — все это отступает порой перед повседневными заботами, перед нуждой…
Бывают времена, когда своя рубашка всего ближе к телу, и прежде чем лечить других, необходимо исцелиться самому.
Вот тут уж приходится не то что уклоняться от долга и обязанностей, а просто забывать о них. Ибо этот долг и обязанности не должны напоминать нам о себе в такое время.
Ведь утопающий за соломинку хватается. Ку бёг де веку!
Из-за неурожая голод царил во всех домах, во всей округе. Амбары были пусты уже много лун, и все мужчины давно ушли на восток, в более благополучные края, на поиски проса, маиса или риса.
Самба ожидал холодной ночи, чтобы пробраться по деревне до своего дома с двумя бурдюками риса, которые свешивались со впалых боков его осла. А Кумба, его жена, поднялась в ту ночь до рассвета, чтобы пойти собирать листья щавеля, которые еще пробивались кое-где из земли, не уродившей в этот злосчастный год ни арахиса, ни проса, ни маиса, ни фасоли…
