Прибежала и остановилась перед девочкой ящерица: фррр… фр… Повертела головой, раздула чешуйчатую шею и молвила:
— Убирайся отсюда, ты, плоскобрюхая, нечего шею раздувать! — сказала ей Кари-сирота и заплакала еще громче, причитая:
На своих негнущихся лапах приковыляла матушка М’Бонатт-черепаха. Она сколько могла вытянула шею и вкрадчиво сказала:
— Ступай-ка ты отсюда подальше, — посоветовала ей Кари-сирота. — Ты можешь опрокинуться, поднимая этот тяжелый калебас.
Наступила ночь, а Кари-сирота все пела:
Вдруг перед нею взвился огромный питон. Он легко поднял на голову полный до краев калебас.
сказал он девочке. И опустил калебас на валик у нее на голове.
— Какую же тебе надобно плату? — спросила Кари-сирота. Она и не почувствовала тяжести калебаса, он стал сейчас гораздо легче, легче даже, чем пустой. Да, калебас был так легок, что шея Кари, украшенная ожерельями из золота и амбры, ничуть не пригнулась и оставалась все такой же стройной.
Змей ответил:
— Возвращайся домой. Я скажу тебе, какую хочу на граду, когда ты подрастешь. Тогда я вернусь и призову тебя…
И змей исчез во мраке ночи.
Кари вернулась домой. Мачеха набросилась на нее с бранью, спрашивая, где она болталась столько времени вместо того, чтобы сразу принести воду. Панда даже пригрозила ее отколотить, ведь Самба еще не вернулся с охоты.
А Самба не вернулся совсем. Когда на следующий день мужчины из деревни отправились в бруссу искать его, они нашли лишь белые кости — так обглодали их за ночь и утро львы, гиены, грифы, а после них и муравьи.
Вся черная работа, все заботы по хозяйству легли теперь на плечи бедной сироты, а мачеха ни утром, ни днем, ни вечером, ни ночью не давала ей передышки. Она отняла у Кари все драгоценности, что оставила дочери Кумба.
Время шло, и Кари-сирота, к негодованию мачехи, с каждым днем хорошела да набиралась ума-разума (в этом ей помогали несчастья). Частенько приходили ей на память советы любящей матери, — а ведь она как будто и не слушала их, пока мать была жива.
Кари ходила по воду к колодцу вместе с подругами и сверстницами, а еще чаще одна и в любое время дня и особенно ночи — как вздумается ее мачехе, Панде.
Все подружки уже говорили о парнях, и каждая хвастала своим: он-де и глаз с нее не сводит, простаивает целыми днями возле ее дома и лучше всех работает в поле ее родителей, когда в установленный день к ним приходят помогать молодые люди из этой и окрестных деревень.
Время шло…
Однажды девушки, как всегда, говорили у колодца, каждая о своем милом.
— Ну, а на тебя кто заглядывается, Кари? — коварно, с притворным сочувствием спрашивала то одна, то другая.
— Да кому же понравится замарашка без отца, без матери? Даже М’Ботт-жаба, Багг-ящерица и Джанн-змей — и те не захотели бы меня.
Но успела она вымолвить эти слова, как огромный питон взвился в кругу насмерть перепуганных девушек, и они бросились бежать, роняя свои калебасы, и с водой и пустые; все калебасы разбились, кроме калебаса Кари: ведь он был из красного дерева. Девушки прибежали в деревню, дрожа от страха, и заперлись в хижинах. А от колодца неслась песня змея:
Песня донеслась до самых отдаленных хижин деревни, и все — от мала до велика, мужчины и женщины, — в страхе попрятались.
Песня летела через частоколы, проникала сквозь листву деревьев и крыши в жилища и, казалось, поднималась от земляного пола хижин:
