ценными коллегами, поскольку в совершенстве владели японским языком. Первый ведал культурными делами, а второй выполнял обязанности коммерческого секретаря. Список гражданского персонала завершал герр фон Эцдорф, который был моим личным секретарем. Нобель и Кольб оставались со мной на протяжении всего срока моей службы в Токио.
В стране, где армия и флот играли столь важную роль, человеческие качества и профессиональная квалификация военного и военно-морского атташе были особенно важны. Мне повезло, что в качестве военного атташе у меня работал один из самых известных офицеров германской армии как с точки зрения личных качеств, так и квалификации - генерал Отт. В качестве политической 'правой руки' генерала фон Шлейхера, бывшего на протяжении пяти лет военным министром, он играл ведущую роль в переговорах с нацистами. Хотя Гитлер решил не вынуждать Отта повторить судьбу генерала Шлейхера и генерала фон Бредова, убитых 30 июня 1934 года, новый военный министр счел благоразумным в течение нескольких лет держать Отта подальше от глаз диктатора. Несмотря на отчаянные попытки вернуться к командованию дивизией или армейским корпусом - поскольку он был прирожденный солдат, Отту пришлось оставаться на своем полудипломатическом посту. Благодаря сильному характеру и способностям он заслужил уважение японского генерального штаба, равно как и уважение дипломатического корпуса.
Военно-морской атташе, капитан Веннекер, откровенный и прямой моряк, веселый и надежный товарищ также очень хорошо подходил для своей работы. Как капитан крейсера 'Deutschland' в ходе первой стадии Второй мировой войны он прославился благодаря своим рейдам в Карибское море. Потом он вернулся в Токио на второй срок службы, где и оставался до самой капитуляции.
Мне также повезло, что у меня наладились хорошие отношения с сотрудниками японского МИДа, и особенно с Коки Хирота, с которым я дружил на протяжении всего срока моего пребывания в Японии. Все эти годы он занимал посты или премьер-министра, или министра иностранных дел. Он был действительно самым 'японским' из всех государственных деятелей, с которыми мне пришлось иметь дело. Десятилетия, проведенные им в зарубежных странах, едва ли изменили его образ мыслей и манеру мышления. Сам он скромного происхождения, его отец был каменотесом из Фукуоки (остров Кюсю), но его способности не прошли мимо внимания графа Като - одного из ведущих государственных деятелей начала века. Като покровительствовал Хироте и выучил его на чиновника внешнеполитической службы, а затем взял своим секретарем в Лондон. Поскольку Хирота весьма слабо владел английским языком, контакты его с западными коллегами были ограничены; жена никогда не сопровождала его в отъездах на дипломатические посты, а все симпатии, которые он испытывал к зарубежным странам, ограничивались Великобританией.
Он был активным националистом, верным последователем учения Тоямы, этого проповедника национализма, и членом националистического общества 'Черный Дракон'. Я часто спрашивал себя, как подобная точка зрения может сочетаться с добрым, скромным, почти застенчивым поведением Хироты, которого я успел очень высоко оценить, как спокойного и разумного человека. Но европейцу невозможно составить себе точное представление о восточном образе мышления, и потому я считал, что он был, вероятно, одним из тех последователей философии национализма, которые следуют принципам в теории, тогда как на практике проводят более умеренную политику.
Трудности процесса ознакомления с механизмом работы японского ума усиливались не только сложностью японского языка, но и тем, что, пытаясь объяснить свой образ мышления, японцы пускались в бесконечные разъяснения о том, что, по их мнению, является исключительным достижением системы дальневосточного просвещения, которое рассматривало западное мышление как довольно банальное. Но как бы там ни было, нет сомнений, что Хирота со всем своим мужеством противостоял бы рискованной политике националистичен кого триумфа и работал бы изо всех сил, используя все свое влияние, ради мира и согласия. Я рад, что мой коллега мистер Джозеф Грю пришел к такому же выводу в своих дневниках, опубликованных под названием 'Десять лет в Японии', немецкий перевод которых недавно попал ко мне.
Другие высшие чиновники в Gaimusho - министерстве иностранных дел были столь же толковыми и любезными людьми, с которыми приятно было иметь дело. Заместитель министра Сигемицу, позднее ставший моим коллегой в Лондоне и японским министром иностранных дел во время капитуляции в 1945 году, был способным чиновником с явными пробританскими симпатиями и сугубо японским менталитетом. Самым важным чиновником - с точки зрения деятельности посольства - был Того, глава политического департамента японского МИДа. Того прекрасно говорил по-немецки, поскольку провел десять лет в Берлине и был женат на немке. Симпатизируя Германии и будучи более европейски мыслящим, чем его начальство, он всегда был готов помочь нам, и с ним приятно было иметь дело. Как посол в Берлине и позднее в Москве и как министр иностранных дел в момент вступления Японии в войну, он на момент написания этой книги готовился вместе с Хиротой и Сигемицу предстать перед судом за преступления, вся ответственность за которые, честно говоря, лежит на партии войны.
Мое общение с Куруси, шефом экономического департамента японского МИДа, было столь же приятным. Он также был кадровым чиновником с огромным опытом работы, бегло говорившим по- английски (его жена была американкой) и довольно сведущим в международных делах. Как посол в Берлине и член дипломатической миссии в Вашингтоне накануне нападения на Пирл-Харбор он также играл важную роль во внешней политике своей страны.
Мне не потребовалось много времени, чтобы установить личные контакты в Японии. Возвращая мне визит, Хирота в частном и конфиденциальном разговоре сразу же поднял вопрос, которому он, очевидно, придавал огромное значение. Он хотел ввести марионеточное государство Маньчжоу-го в режим взаимного уважения законов и обычаев другого народа путем приобретения своего рода дипломатического признания от какой-нибудь дружественной державы. Хотя он и не сказал так много, он, конечно, подразумевал именно это. Хирота пригласил меня принять участие в неофициальной так называемой ознакомительной поездке в Маньчжоу-го. Я телеграфировал в Берлин, прося указаний и советуя принять это предложение, но первая же полученная мной из МИДа в январе 1934 года телеграмма содержала отрицательный ответ. Последовал довольно оживленный обмен письмами, в которых я указывал Бюлову, что политика более тесного сотрудничества с Японией находится в Германии в процессе становления и что это было бы неярким, но тем не менее весьма эффективным способом продемонстрировать наше дружественное отношение.
Как и следовало ожидать, партия обсудила вопрос без участия МИДа, и спустя несколько недель молодой человек по имени Хейе прибыл в наше посольство в Токио. Герр Хейе навестил меня в Берлине еще до моего отъезда в Токио и сообщил мне тогда, что в высших кругах партии испытывают глубокий интерес к коммерческим возможностям Маньчжоу-го. Он также сказал мне, что, поскольку он провел несколько лет на Дальнем Востоке в качестве торговца, ему, вероятно, будет доверена задача представлять эти интересы на месте.
Эта смесь партии, бизнеса и Маньчжоу-го отнюдь не радовала меня, а вскоре из высказываний Хейе стало ясно, что и он сам, и те люди, которые стоят за ним, пустились в рискованное предприятие, затрагивавшее более широкую область воздействия, чем это можно было предположить. В этот круг жадных до прибылей и алчных партийцев входили, помимо прочих, зять Геринга Ригеле, Кепплер, который позднее стал 'заместителем статс-секретаря', выполнявшим случайную работу в МИДе, и Хейе. Хейе был отпрыском богатой и респектабельной семьи промышленников из Дюссельдорфа, не лишенным художественных дарований и коммерческих амбиций. Он крайне неохотно распространялся о каких-либо деталях своей деловой карьеры на Дальнем Востоке. Но хуже всего, что эта группа получила для своей авантюры благословение Гитлера и выжала из него назначение Хейе кем-то вроде 'Верховного комиссара по Маньчжоу-го'. Все это пришлось сообщить японцам в полуофициальном порядке. Хейе должен был начать свою деятельность в очень сложной сфере торговли соевыми бобами, находясь при этом в некоем полуофициальном качестве. Все это дело было настолько любительским, и от него так несло душком безрассудной спекуляции, к которой примешивались и вопросы политики, что оно не могло не нанести вреда.
И действительно, прошло совсем немного времени, и так оно и случилось. Множились слухи, что Германия готова признать Маньчжоу-го на дипломатическом уровне, и Хейе рассматривался как первый претендент на должность посла, а в воздухе носились всевозможные коммерческие комбинации. Хейе часто бывал в Токио, и амбициозные и спекулятивные японцы толпились вокруг него. Вместе с ними он оказывал сильное давление на Берлин с тем, чтобы добиться официального признания Маньчжоу-го со стороны Германии. Ситуации, подобные этой, были во все времена проклятием для официальных представителей
