мир. Мало того, они все для этого делают. И они хотели бы вечно держать меня в плену. К чертовой матери армию! Справедливости нет нигде, но особенно ее нет в армии. Я возмущен до глубины души.
— Если они действительно вскоре уничтожат мир, — спокойно и задумчиво произнесла собеседница, — то тем больше резона проявлять милосердие, пока для этого есть еще время.
— Ну ладно, если тебе так хочется, можешь, подобно Иродиаде, получить его голову на серебряном блюде. Я отдаю его тебе. Я с самого начала знал, что ты не остановишься, пока не будет по-твоему. Если ты встретишь его раньше, чем его слопают любимые тобой солдаты, то можешь привести его домой, словно бродячую собачонку, и покормить.. Но если он станет пачкать на полу и скулить по ночам, то…
— То мы от него избавимся. Конечно, дорогой, конечно…
— Тогда поцелуй меня, милая. Нет, не сюда, а в нос.
Хэнзард спустился по склону, нашел свою одежду, постоял минуту на самом виду и прошел сквозь стену, окружавшую станцию. На него никто не напал — дружки Уорсоу куда-то исчезли.
Редкие поздние прохожие проплывали по тротуару, такси и автобусы сквозили мимо него и все это беззвучное действо происходило под аккомпанемент несущегося неведомо откуда и дико неуместного марша Соузы. Казалось, мироздание демонстрирует фильм с неправильно смонтированной звуковой дорожкой.
Хэнзард чувствовал себя скверно. Если бы не музыка, он, скорее всего, улегся бы спать прямо на крыше станции. Но теперь он поспешил к центру города, лавируя между прохожими, которых встречалось все больше. Проходить сквозь людей, не обращая на них внимания, Хэнзард так и не научился. Среди прочих прохожих навстречу Хэнзарду шла женщина. Даже будучи измотанным до предела, даже понимая, что женщина реальна и, значит, недостижима для него, Хэнзард все равно не мог безразлично пройти мимо. Женщина неудержимо приковывала взгляд. При свете уличных фонарей ее рыжие волосы горели темным пурпуром. Лицо оставалось серьезным, но глаза улыбались чему-то, известному только ей. Ее фигура, вернее, то, что воображение угадывало под накидкой из искусственных страусиных перьев, тоже была восхитительна. Хэнзард замер, стараясь понять, кого напомнила ему эта женщина.
Женщина остановилась футах в трех от Хэнзарда. Чуть повернувшись, она рассматривала гладкую стену точно за его головой. Могло даже показаться, что она смотрит на
— Как бы я хотел, чтобы эта женщина действительно смотрела на меня, — произнес он вслух.
Тонкие губы женщины дрогнули в улыбке. Несущийся словно отовсюду марш Соузы звучал теперь очень громко, но он не сумел заглушить звук ее смеха. Это был тихий смешок, почти усмешка, которой позволили вырваться наружу, но Хэнзард ее расслышал. Дама подняла руку, одетую в перчатку, и дотронулась кончиком пальца до носа Хэнзарда. И Хэнзард почувствовал прикосновение.
— Она вас видит, — тихо сказала женщина. — Вы ведь этого хотели…
— Я…— Хэнзард стоял дурак дураком. Слишком многое надо было сказать ему, и сказать все разом. В результате фраза, которую он сумел произнести, поражала банальностью: — Я— я очень хочу есть.
— Вы не оригинальны, — ответила дама. — То же самое могут сказать о себе те ребята, что, несмотря на устрашающие аккорды Джона Филипа Соузы, возможно, продолжают охотиться за нашими тушами. Так что пойдемте отсюда. Полагаю, у вас хватит сил еще на пару миль. Чтобы не привлекать лишнего внимания, пойду впереди, а вы за мной на приличном расстоянии.
Он кивнул головой, и женщина без лишних слов направилась в обратную сторону. Хэнзард шел за ней и невпопад думал, что каблуки на ее туфлях низкие и широкие, не гармонирующие с элегантностью накидки, зато подходящие для передвижения по хрупким тротуарам призрачного мира.
Пройдя немного по Гоув-стрит, она сунула руку в какой-то оконный проем и вытащила оттуда портативный приемник с парой миниатюрных колонок. Дама нажала на клавишу, музыка на улице смолкла.
— Хорошо, что передавали Соузу, — сказала она подошедшему Хэнзарду, — квартет Брамса был бы не столь устрашающим. Но, с другой стороны, если бы это был Мусоргский… Кстати, у меня есть плитка шоколада. Думаю, она утешит вас на время.
Его руки, пока он снимал с шоколадки фольгу, дрожали. Вкус шоколада взорвался во рту словно бомба. На глаза невольно выступили слезы.
— Благодарю, — выдохнул он, кончив есть.
— Я так и думала, что вы будете благодарны. Но давайте пройдем еще немного. Все-таки здесь малоподходящее место для разговоров. Чуть дальше я знаю прелестное местечко, где можно посидеть и отдохнуть. Ой, что это? У вас кровь! Давайте я перевяжу… Не надо? Ну, тогда пошли.
На этот раз, пока он шел за незнакомкой, в его мозг закралось совершенно параноидальное подозрение, что она откармливает его шоколадом, как ведьма откармливала Ганзеля, чтобы он был пожирнее, прежде чем засунуть его в котел. Ему не пришло в голову даже такое элементарное соображение, что, имея шоколадный источник, ей вовсе не обязательно пожирать случайно встреченных капитанов. Подобную несообразительность отчасти извиняет только его слабость и необходимость концентрировать внимание на том, чтобы оставаться в вертикальном положении.
Свернув несколько раз и пару раз сократив путь, проходя сквозь препятствия, дама привела Хэнзарда к ярко освещенному кафе “Говард Джонсон”. Они поднялись на второй этаж, уселись за отдельный столик в небольшом банкетном зале, изысканно отделанном зеленым и оранжевым пластиком. Дама протянула Хэнзарду вторую шоколадку, а сама приняла от него фляжку с водой.
— Наверно, мне надо представиться, — сказала она.
— Ради бога, простите меня. Я, вероятно, должен вас узнать, мне кажется, что я где-то видел ваше лицо, но я никак не могу вспомнить, где.
— Нет, скорее всего, вы меня не знаете, но я хотела сказать, что не стану представляться, пока вы хоть что-нибудь не расскажете о себе.
Хэнзард, проявив чудеса воздержанности, отодвинул в сторону остаток шоколада.
— Меня зовут Натан Хэнзард. Я капитан армии Соединенных Штатов. Мой личный номер…
— Господь с вами, остановитесь! Здесь не лагерь военнопленных. Просто расскажите, что с вами случилось после того, как вы прошли через передатчик.
Когда Хэнзард кончил рассказывать, она одобрительно кивнула, отчего ее прическа качнулась в такт с ударом капитанского сердца. Хэнзард обратил внимание, что сейчас ее волосы куда более приятного оттенка, чем при свете уличного фонаря.
— Вы поступили благородно, капитан. Нет, я и не думаю шутить — действительно смело и благородно. Впрочем, вы и без меня знаете это. Теперь я вижу, что зря не заговорила с вами вчера.
— Вчера? А, помню! Вы глядели на меня с другого берега пруда. Она кивнула, соглашаясь, и продолжила:
— Но вы должны признать, что нам приходится быть осторожными. То, что у человека приятная внешность, еще не гарантирует, что он не пожелает засунуть меня в свою кастрюлю, Хэнзард понимающе улыбнулся. Теперь, после двух плиток шоколада, он был способен не только сознавать, что ему говорят, но и оценивать, как и кем это сказано. Внимание капитана наконец сконцентрировалось на прелестях его благодетельницы.
— Я вас вполне понимаю. Должен признаться, что я тоже имел кое-какие подозрения, когда шел следом за вами. У вас такой… упитанный вид.
— О, я дождалась комплимента! Этак, капитан, вы совсем вскружите мне голову. Как насчет еще одной шоколадки?
— Спасибо, пока не надо. Кстати, я ведь еще должен поблагодарить вас за спасение. Та банда, насколько я понимаю, разбежалась из-за вашего радиоприемника?
— Да. Я ожидала вас на Гоув-стрит, надеясь, что замечу вас прежде, чем солдаты. Я не знала, где еще можно вас найти, а здесь вы должны были появиться в любом случае, ведь это ваш единственный источник воды. Но вы сумели пробраться к передатчику так, что я ничего не заметила. Когда я услышала выстрелы, то решила, что вы уже внутри, и врубила приемник на полную громкость. Когда привыкнешь к здешней тишине, то музыка воспринимается страшно сильно. Я думаю, здесь мы становимся способны слышать ее так, как полагалось бы.
— Я тем более должен быть благодарен вам. Спасибо, мисс?..
— Миссис.
— Простите меня, пожалуйста. Вы в перчатках, поэтому я не мог заметить кольца.
