И на этом передача заканчивается.
Зажигается в клубе свет.
Все смотрят на нас. А мы сидим, как на именинах.
Дудкин говорит:
— Что сидите? Скорее побежали в штаб! Иначе поздно будет!
Срываемся мы с места.
Бежим в штаб.
Прибегаем:
— Передумали! Не надо нам другого старшину. Нам наш нравится.
— Уже нравится? — будто бы удивляются в штабе. — Но ведь у него орденов нету.
— Пусть, — говорим мы.
— И в стенгазету он про вас пишет.
— Это ничего, — говорим мы.
— И тельняшку некоторым носить не разрешает, и на гитаре по ночам играть не даёт…
— Так зачем же по ночам на гитаре играть? — говорим мы.
— Ну ладно. Пусть ваш старшина у вас остаётся.
Успокоились мы.
Вышли из штаба.
Дудкин говорит:
— А всё-таки молодец у нас старшина. Строгий, но молодец. Привет нам передал. Хочет, чтоб были мы настоящими солдатами. А мы на него обижаемся. Лично я на него никогда обижаться не буду.
— И я не буду, — сказал Нахимов.
— И я, — сказал Храбров.
— А ведь хотели поменять! — говорю я.
— Мало ли, что хотели, — отрубил Московский. — Важно, что теперь мы хотим.
Так никогда и не узнал старшина, как хотели мы его однажды поменять.
Стыдно говорить было.
Часто во время завтрака, обеда или ужина устраивали нам учебные тревоги.
Только сядешь есть — тревога.
И бежишь тогда скорее из столовой к пирамиде с оружием, садишься в машину, и везут тебя к месту учебного боя.
Тревога — это, конечно, интересно, но скучали мы по оставленному супу и по вкусному запаху несъеденных котлет.
И тогда некоторые стали делать так: немедленно съедали сахар и котлеты — и уже спокойно ждали тревогу.
А тревоги нет.
И приходилось им есть суп без хлеба, чай — без сахара, кашу — без котлет.
Хитро придумано, да тревога, оказывается, ещё хитрее.
И вот однажды приходим мы в столовую, смотрим — Ваня Дудкин начинает со своим хлебом какие-то странные штуки делать: выковыривает в одном куске ямку я кладёт туда котлету, выковыривает в другом куске три ямки и кладёт туда квадратик масла и два кусочка сахару, складывает оба куска хлеба вместе — и получается странный такой бутерброд.
Только мы хотели спросить: «Ваня, а что это ты делаешь?» — как заиграли тревогу.
Бросили мы ложки-вилки — помчались из столовой.
Садимся в машины.
Едем.
Вдруг видим, вынимает Ваня из кармана свой странный бутерброд и говорит:
— Кто хочет есть?
А что тут спрашивать: все хотят.
Съели мы все вместе Ванин кусок хлеба с котлетой, потом — Ванин кусок хлеба с маслом и сахаром, а потом Володя Московский и говорит:
— Ты прости меня, Ваня, но я должен тебе прямо сказать: ты — великий человек!
— Изобретатель, — уточняет энергичный Нахимов. —
Десантникам такого никогда не изобрести. Только пехоте и — морякам.
Хвалим мы, а Ваня улыбается. Доволен, что изобрёл бутерброд, который, в случае тревоги, сможет помочь всем.
А теперь надо сказать, почему Нахимов упомянул про десантников. Жили мы в это время в летних солдатских лагерях, которые с пионерскими лагерями ничего общего не имеют. В солдатских проходят военную науку: учатся стрелять, ходить в атаки, ползать по-пластунски, рыть траншеи, петь песни, резать колючую проволоку штыком или специальными ножницами и ещё много чему — важному и полезному.
Кроме нас, пехотинцев, жили в лагере самые разные солдаты: артиллеристы, десантники, разведчики, танкисты, сапёры — почти все, кроме моряков.
Потому что морякам нужно море, а нам море не нужно.
Особенно уважали у нас, конечно, десантников. Что говорить — смелые люди: в любую погоду, днём или ночью, летом или зимой готовы они были прыгать на своих парашютах в тыл врага, и плохо тогда пришлось бы врагу.
И хотя никаких врагов у нас в лагере не было, десантники всё равно собой очень гордились. Однажды встречаем мы десантников, они идут из столовой, и хотя идут из обыкновенной столовой, им всё равно кажется, будто выполняли они ужасно ответственное и секретное задание. Им это кажется, и они задаются:
— Как живёте, пехота?
Мы говорим:
— Ничего живём. А вы?
— Прекрасно, — отвечают десантники.
И снова спрашивают:
— А смелые среди вас есть?
Мы говорим:
— У нас все смелые.
Тут десантники начинают хихикать и подталкивать друг друга локтями:
— Ну, смелые, а кто из вас с парашютом прыгнет?
Вот, оказывается, чего придумали. А нам прыгать ужасно не хочется: и устали, и боязно.
Тогда десантники говорят:
— Вот вы, оказывается, какие смелые люди, пехота!
Тут говорит Храбров:
— Я прыгну.
Обрадовались мы, конечно, что нашёлся среди нас один смелый, и говорим десантникам:
— Что, съели?
А потом — Храброву:
— Молодец, Храбров!
И все идём к парашютной вышке. А она здоровая, может, с десяти-, а может, с двадцатиэтажный дом. Даже смотреть на неё страшно.
Помогли десантники Храброву забраться на вышку, прицепили к нему парашют. Стоит наш Храбров — маленький-маленький и совершенно один.
— Не бойся, Коля! — кричим мы ему снизу.
А он нас, наверное, и не слышит: такая жуткая высота.
И — прыгает.
