контейнера. «Дед-рубероид» «тупал» вокруг да около, абсолютно не соображая в чем суть, размахивал метлой, распугивая ворон. Мы мели, каждое утро, и каждое утро я думал о ней, о медсестре- красавице, и поглядывал на окна третьего этажа, в надежде увидеть в них стройный, желанный силуэт. На асфальте, в траве, у бордюров попадались «нежеланные» таблетки, выброшенные из окон туалетов самими пациентами. Мели мы всё подряд, включая песок и дождевых червей. Перед выходом на «трудотерапию», заходили в кладовку, облачались в изорванные нелепые телогрейки, кирзовые сапоги и гурьбой вываливали на улицу. Мужички в основном из рабочих, из крестьян, пара интеллигентов, один архитектор и я. Те, кому телогреек не хватило, одевали то, что Бог послал в кладовую этим утром. Одному не мелкому, надо сказать, парнишке например, Бог послал кремовый двубортный пиджак неимоверных размеров. Мужички все смеялись, пыхтя сигаретками, «вот бы увидеть того слона, на которого этот пиджак шили». Плечи пиджака болтались у парнишки на уровне локтей. А локти на уровне колен. А тут еще и метелка, и с «полугодового бодуна физиономия» в придачу. Мне же добрые санитары подсказали местечко, где запрятан «свежий тулуп» с уцелевшими пуговицами, к тому же не рваный, и на удивление теплый. Поначалу хаживал я по больничному двору как барин, и возвращаясь с работы незаметно прятал тулуп обратно. Но в один прекрасный день меня опередил некто более прозорливый и ловкий. Разоблачив место «схрона», оставил-таки меня без священного тулупа. Я отчаянно порылся в лохмотьях, что висят на вешалке в кладовой, и обнаружил, на удивление новое, добротное, великолепное пальто. Накинул. Застегнулся. Абсолютно мой размер. Оно было, как на меня сшито. Стильное, чистое, модное. Откуда оно взялось, оставалось только догадываться. С того дня я не вылезал из своей находки. Мужички поражались: «Ты в этом пальто на американскую рок-звезду похож, выглядишь, как Ален Делон…»
– Ален Делон – актер. К тому же, он француз.
– Да какая разница… – отвечали мужички.
– И вправду какая? – соглашался я.
Время шло медленно, однако день выписки приближался неминуемо, а я уже привык к вещи, словно к своей, буквально врос в неё.
– Слушай, как бы мне это пальтишко себе оставить? – спросил я у одного из санитаров, по имени Саня, который способен был решить многие вопросы в диспансере.
– Забрать хочешь?
– Плачу три доллара. Больше не могу, на дорогу надо оставить, да на пирожок.
– Подумаем, – ответил тот, явно прикидывая про себя, сколько пачек чая он сможет приобрести за три доллара. Дело в том, что санитары, как и многие в диспансере, постоянно употребляли «чифирь». Начинали они день с этого, мягко говоря, бодрящего напитка, им они день и заканчивали. В семь утра звонил будильник и один из них уже бежал в туалет с пол-литровой банкой, с кипятильником, чтобы приготовить воду. Кипятильник в диспансере вне закона и нарекают его там «машиной». Поэтому весь процесс происходит тайно, в накаленной, нервной обстановке. Ведь зайди сестра в момент кипячения, и пациент считай, свой курс лечения скоропостижно закончил. Если все проходило гладко, возвращался он с кипятком в палату и парни заваривали целую пачку чая на пол литра воды, и по кругу, по очереди отхлебывали мелкими глотками чифирь с удовольствием. Уже «привзбодренные», мелькали они перед глазами как реактивные, с утра до вечера.
«“Чиф” – это одухотворенность мысли, осмысленность духа и бодрость тела», – восклицали они, причмокивая.
А через пару дней меня перевели в «привилегированную палату», к этим самым «вечно бодрым санитарам». Это были такие же алкаши как и все остальные, но молодые, физически крепкие и на «короткой ноге с врачами». Они приезжали сюда как правило «на рогах», и оклемавшись, накидывали на плечи белые халаты и конвоировали «упырей» на флюорографию, доставляли анализы в лабораторию, усмиряли буянов, транспортировали в реанимацию умирающих, сопровождали старушек на различные процедуры. Парни без дела не сидели. Вечерами «чифирили» и травили байки. Денег у них не было, но жажда попить «чайку» не оскудевала никогда. Заселился к ним. Тут же последовало деловое предложение.
– Слушай друг, – сказал мне один из них, по имени Валера, – я выписываюсь завтра, мне нужно найти замену… Хочешь стать на мое место?
– А что делать надо?
– Сестре-хозяйке помогать. Белье выдавать, считать, складывать. В прачечную с ней ходить. Ну, это по крайней мере лучше чем дворы мести. Правда, иногда случаются маленькие «происшествия».
– Например?
– Ну например, если кто-то сходит по большому, или по маленькому… В штаны.
– И дальше что? Ты мне предлагаешь с «испорченными пеленками возиться?»
– А дальше, вы вдвоем с санитаром, заводите «героя» в ванную комнату, он там стирает все, подмывается сам. Выдаете ему чистое бельишко, а вымытое он вешает на веревочку в предбаннике. Вот и вся проблемка. И целый день свободен.
– А если «герой» окажется невменяемым? Невменяемые же и «происшествуют» в основном.
– А если он будет невменяемый, вы с санитаром затаскиваете «ковбоя» в специальную комнату, присаживаете его в ванну и врубаете «прохладный, бодрящий дождик». И поверь, после этой процедуры он тут же сделается вменяемым, исполнит, что не пожелаешь, причем с радостью. Ясно?
– Ясно.
– Согласен?
– Да.
Валера мне все показал, разъяснил, выдал ключи, и я вступил в новую «элитную» должность. А вечером явился и «герой». В отделении напротив палат №9 и №10, в которых содержатся самые тяжелые новоприбывшие пациенты, находится пост. За столом поста восседают медсестры. В тот день, дежурила веселая дама, лет, «когда баба ягодка опять и уже видимо навсегда», слегка вульгарная, с насыщенным разгульными приключениями прошлым, с выкрашенными в молочный цвет волосами, ярко размалеванными губами, и фиолетовыми тенями на впалых щеках. Отличительной особенностью этой, не побоюсь этого слова «дамы» являлось то, что в ходе любого диалога, она рано или поздно выходила на темы эротического характера. Если даже разговор к «слишком личному» никакого отношения не имел, слова ее неминуемо обворачивались розоватой кожурой интима. Например, у нее один из пациентов спрашивает: «А нельзя ли включить телевизор?» А она, ни с того ни с сего, мечтательно закатив глаза: «Ой, мальчики, я раньше была такая б…ь».
У кого-то зазвонил телефон. Мелодия звонка оказалась танцевальной и долгоиграющей. Медсестра, с веселым задором, обращаясь к вышеупомянутым палатам:
– Так мальчики, а теперь дискотека. Девятая палата приглашает десятую…
Я так и представил себе: энергичная музыка, желательно русская попса, палата с решетками, в тусклом, мигающем свете единственной лампочки, пляшущие, всклокоченные, «зомби» в клетчатых пижамах. «Нарко-диско-клуб «Прощай фунфырик».
Затем, точно пожарная сирена взвыла наша «ягодка» и разнесся по отделению ее звонкий крик.
– В десятой «авария»! Санитары!
Я в панике побежал к месту происшествия, молниеносно осознав, что это теперь – мое дело. Валера за мной, по привычке. В палате по полу качался в беспамятстве, бородатый мужичок со спущенными штанами, испачканный в собственные фекалии. Страшная, унизительная картина. Я опешил, не зная, что делать, позабыв все инструкции Валеры. Валера же не растерялся и они на пару с Саней, схватили «героя» за шиворот и потащили как мешок по коридору. Я следом. Трясущимися руками справился с замком. Они заволокли мужика, стянули с него штаны, бросили вместе со штанами в ванну.
– Мой, сука, – приказал Валера.
– Мужик ничего не соображал, все дрожал, всхлипывал. Бледный, худой, униженный. А в нем душа, душа от Бога, а то что от Бога – свято. У него быть может дети есть, мама, те кто любит его, или любил, быть может он хороший по сути человек.
Валера взял шланг, направил его на несчастного и включил ледяную воду. Бедолага истошно закричал. Я думал, он умрет.
– Мой, сука, – повторил Валера, закрыв кран. Мужик в шоковом состоянии начал еще больше трястись, теребя брюки своими щупленькими ручками. Когда он прекращал, теряя сознание, Валера включал
