— Пан не хце звернуть увагу? — она игриво стрельнула глазами.
— Чем? — горько усмехнулся Тешевич.
— Можно коньяком, можно любовью…
— Деточка, у меня нет денег даже на водку.
Девушка не вызывала у Тешевича раздражения, и он мягко улыбнулся, став на какую-то секунду таким же привлекательным, как в год окончания юнкерского.
— Жаль… — девушка разочарованно вздохнула и отошла к одному из столиков.
Бармен, тоже заинтересованный ее появлением, посмотрел в их сторону, и Тешевич кивнул ему:
— Кофе, пожалуйста…
Сжимая в руках горячую чашку, Тешевич гнал от себя мысль, что вот-вот блаженство кончится, и он должен будет уйти отсюда в неизвестно-мокрую темь. Но идти было нужно, чтобы пока не стемнело окончательно, хотя бы отыскать ночлег. Тешевич сгреб с цинка сдачу, плотней запахнул набравшее тепла пальто, и, надвинув шляпу пониже, вышел на улицу. Горячий кофе подействовал, и поручик гораздо бодрее затоптался возле фонарного столба, прикидывая, куда бы пойти.
— Я вижу пану нема цо робиць?
Вопрос прозвучал неожиданно, и Тешевич никак не мог взять в толк, откуда появилась та самая девушка. Поручик был уверен, что после него из кнайпы никто не выходил, а поскольку там, у стойки, на девушке не было ни пальто, ни шляпы-кастрюльки, получалось, что она ушла раньше.
— Я же сказал, у меня нет денег, — спокойно напомнил Тешевич и вдруг, неожиданно для себя самого, добавил: — Но если у пани есть работа…
— Есть, — девушка мягко улыбнулась. — Проводите меня.
Внезапно Тешевичу пришла в голову мысль, что его собеседницу могут преследовать, и он, сунув руку под пальто, проверил — на месте ли приобретенный в лагере офицерский наган.
— Ну что, пошли? — девушка словно догадалась о мыслях Тешевича и добавила: — Пан может не бояться и взять меня под руку.
— Как угодно…
Поддерживая спутницу за локоть, Тешевич пошел рядом, приноравливаясь к ее легкому шагу. Некоторое время они шли молча, потом девушка повернула голову и улыбнулась.
— А как зовут пана?
— Алекс, — коротко ответил поручик.
— Меня Ирена, — так же коротко отозвалась девушка.
Дом, к которому они подошли, был весьма приличным, и Тешевич на какой-то момент заколебался, особенно после того, как девушка, открыв парадное, безапелляционно бросила:
— Поднимайтесь за мной. Я не могу говорить на улице…
Крошечная квартира Ирены оказалась под самой крышей и, к удивлению Тешевича, больше походила на мансарду художника. Пока поручик с интересом оглядывался, Ирена скинула пальто, встряхнув головой, распустила волосы по плечам и дружески бросив Тешевичу:
— Раздевайтесь, пан Алекс, раздевайтесь, здесь тепло… — прошла к стоявшему под окном калориферу.
Тешевич медленно, словно нехотя, расстегнул пуговицы, снял шляпу и осторожно пристроил одежду на вешалку. Ирена, положив руки на теплые ребра калорифера, не спускала глаз с поручика, и едва увидев его военную форму, радостно рассмеялась.
— Я так и думала, вы офицер! — и тут же деловито добавила: — Сапоги тоже стаскивайте. И не стесняйтесь, я знаю, они раскисли.
Тешевич замялся, но предложение выглядело так заманчиво, что, чувствуя себя несколько стесненно, поручик все же разулся. Оставшись в носках, он странным образом ощутил себя по-домашнему раскованным и уже без приглашения сел к столу.
— Как я понял, пани Ирена, вам для чего-то нужен именно офицер?
— С вашего позволения, я отвечу позже…
Ирена скрылась за занавеской и через минуту вышла оттуда в яркой домашней хламиде, оставлявшей руки открытыми и чем-то неуловимо напоминавшей одежду прошлого века. Потом она заглянула в какой-то шкафчик, и перед Тешевичем возникла тарелка с бужениной, хлебом и ложкой горчицы.
— Еште и без церемоний, — приказал Ирена. — Считайте это авансом.
— Хорошо, — поручик кивнул и покорно принялся уписывать за обе щеки.
Не успел Тешевич справиться с последним куском, как из того же шкафчика появилась высокая бутылка, а рядом с тарелкой возник бокал тонкого стекла, наполненный искристо-желтым вином. Поручик ощутил, как сжатая где-то внутри пружина постепенно отпускает и сама собой растет симпатия к женщине, усевшейся напротив и так и не спускавшей с него глаз.
— Похоже, пани художник? — Тешевич пригубил бокал.
— Да, свободный… — внезапная гримаса исказила лицо Ирены, и она зло добавила: — Не надо, пан Алекс, не притворяйтесь. Вы прекрасно понимаете, кто я… Впрочем, за комплимент спасибо.
— Да нет, ничего такого я в виду не имел. Эта революция нас всех вываляла в дерьме, так что чего уж там…
— Это верно, — Ирена горько усмехнулась и вдруг спросила: — Хотите, я расскажу вам правду?
— Если считаете нужным… — поручик ощутил странную неловкость.
— Нужно, — тряхнула гривой волос Ирена. — У меня ведь раньше тоже все было. А жить хочется… Ну и пошла… А как все начиналось… Я же из патриотических побуждений в госпитале сестрой милосердия год прослужила. Зато теперь пригодилось. Конечно, можно и в клинику, трудиться, как пчелка, и принца ждать. Только принцы, они ведь в сказках, так что, куда пойдешь, там и останешься… А если всякая сволочь и рвань сейчас наверх лезет, то почему шлюхе нельзя?
Странный надрыв в ее голосе заставил Тешевича увести разговор в сторону.
— Ну а я вам зачем?
— Не знаю… Пригреть захотелось. Я ж видела, как вы чашкой кофе спасались. И что-то в вас есть… От прошлого… Вот и ждала у выхода.
Интонация, с какой Ирена произнесла последнюю фразу, сразу притушила злость, чуть было не рванувшуюся наружу, и Тешевич, взяв себя в руки и одновременно чувствуя, что с ним говорят откровенно, а может, именно поэтому, притих и негромко сказал:
— А я то думал, тебе избавиться от кого-то надо…
— Правда? — Ирена порывисто встала, так что в разрезе хламиды мелькнули голые розовые колени, шагнула к поручику и, охватив руками его голову, жарко зашептала: — Ну не сердись на меня! Не сердись… Ну жалко мне тебя. Жалко… А почему, и сама не понимаю…
Не в силах противиться охватившему его чувству, Тешевич обнял Ирену и, прижимаясь к ней, ощутил лицом и ладонями, что от томно-жаркого тела женщины его отделяет лишь тоненький шелк яркой хламиды…
Когда Тешевич проснулся, утро было в разгаре, и через легкую кисею оконной занавеси в комнату проникали солнечные лучи, создавая вполне весеннее настроение. Рядом, прижавшись к нему всем телом, спала Ирена, и поручику, чтобы привстать, пришлось осторожно высвободить руку. Самочувствие его было совсем не вчерашним, мучившая неопределенность куда-то исчезла, а во всем теле ощущались покой и умиротворение.
Внезапно взгляд поручика остановился на согнутом пополам газетном листе. На развороте была воспроизведена карта Польши с новыми границами государства, наконец-то определенными мирным договором.
Тешевич так и впился глазами в нижний, густо обозначенный черным выступ, затем вскочил и начал лихорадочно выворачивать карманы своей брошенной кое-как одежды, кидая на столик и револьвер, и портсигар, и часы, и еще остававшиеся у него марки[14]…
— Что случилось? … — разбуженная возней Тешевича Ирена села и первым делом принялась закалывать волосы.
— Вот! — Тешевич ткнул пальцем в газету. — Вот!… Отцовское имение теперь в Польше! Ты
