предмостный блокпост машины длинными гудками поминают погибших.
Дорога между Кишиневом и Тирасполем всегда была оживленной, а объездные пути далеки. Поэтому, как только кончилась война, движение возобновилось. Машины идут через мост одна за другой, и над кругом висит тягостный рев. В сумерках или в пасмурный день он становится просто жутким.
Все больше венков и крестов становится на бендерских улицах: Дзержинского, Пушкинской и других. Только у наших бывших позиций в кварталах у «Дружбы» венков нет. Бои здесь разгорелись позже, здесь не оставалось мирного населения, оно ушло. А своих погибших мы поминаем не так. Не знаю, как другие, а я и Серж иногда приходим туда просто помолчать. Ни единого слова — ни там, ни по дороге. И мне трудно себе представить свечку или цветок в удушливо воняющем гарью проломе, среди углей, мусора и стреляных гильз.
Раза два мы ходили дальше, в испещренные следами упавших мин дворы, к девятиэтажке вблизи улицы Советской, которая почему-то чаще всего была их мишенью. Фанера и осколки стекла в ее окнах кажутся еще уродливее, чем следы пожарищ и бесформенные проломы. Там, во дворах, по спине вдруг начала ползти знакомая уже тревога, а в глазах появились пятна. Тенью возвращается прошлое, и в нем мы видим себя: мчатся смеющиеся фантомы, прыгают под обстрелом… Хотя почему я думаю — мы? У Сержа нет, наверное, этих видений. Как странно… Вот дом, где мы, полные усталости, в первую свою бендерскую ночь легли спать под звуки новой стрельбы у мостов. Засыпали довольные тем, как наши выкуривают с крыш остатки окруженцев-румын. А ведь это было неправдой. Успокаивал нас мудрый батяня-комбат. На самом деле это мы оказались в окружении, потому что множество ранее не обнаруживавших себя молдавских пулеметчиков и гранатометчиков снова перекрыли огнем мосты через Днестр. И сообщение между двумя берегами было восстановлено лишь к следующему полудню. Кто-то неглупый ведь отдал им этот приказ, и, видимо, не случайно утром пошла на нас вражеская колонна… Знай я это тогда, как бы себя повел? Сколько раз, не ведая того, мы были на грани жизни и смерти? Должно быть, что-то изменилось от этих воспоминаний в моем лице. Витовт с сиденья напротив вопросительно смотрит. Но ведь не вышло у них! Не смогли националы и их румынские советники согласовать движение своих бронеколонн с удавкой «пятой колонны», душившей горло мостов! Непрочна оказалась эта удавка! Тень в чувствах уходит. День прекрасен, и я улыбаюсь Витовту в ответ.
Отступает, на глазах уменьшаясь в высоте, предмостная девятиэтажка. Закопченные окна верхнего этажа глядят на нас с немым укором. Этот пожар был утром двадцать третьего июня, потому что накануне мы не выполнили свою задачу по зачистке района от вражеских наблюдателей и снайперов. Уже после нашего бестолкового прохода их «выкуривали» огнем с этих балконов и окон. Будь мы тогда опытнее, догадались бы, что плугареныши вернутся в квартиру предателей, где была их старая явка. И вместо бесполезных метаний по разным домам накрыли бы их там и расстреляли. Но мы этого не сделали, а они, стреляя оттуда, убили нескольких беженцев, после чего смылись… И уж, конечно, они внимательно пересчитали все прибывшие из Тирасполя и убывшие обратно на ремонт наши танки, которые мы так неуклюже пытались прикрыть от лишних глаз…
Проехали Солнечный микрорайон. Над ним, на горе, у самого Хырбовецкого лесничества, выездной блокпост. Он расположен на месте старого укрепленного поста молдавской армии. И тут тоже возвысился большой крест с венками. Не по одному покойнику, видать. Далеко же их достало! Может быть, поработали костенковцы девятнадцатого-двадцатого июня. Где-то недалеко отсюда дрался за командную высотку один из вспомогательных отрядов бендерского батальона. Могла накрыть артиллерия третьего июля. А могли подорваться и сами, как не единожды бывало. Дальше, за лесом, начались обычные, неизменные на вид молдавские виноградники, поля и сады, ухоженные, а не заброшенные, как повсюду на приднестровской стороне.
91
Полчаса пути — и вот уже скачут через дорогу осветительные мачты взлетно-посадочной полосы Кишиневского аэропорта. Он сверху, на плоском холме, а дорога — в долине, над которой взлетают и садятся самолеты. Проезжаем мимо аэровокзала и через пригородный аэропоселок. С вершины очередной гряды холмов открываются «ворота города» — огромный комплекс идущих по широкой дуге навстречу друг другу жилых домов, высотой от девяти этажей по краям до двадцати шести в центре, специально построенных как парадный въезд в Кишинев. В просвет между этими громадами устремляется автострада. Перед воротами лежит широкая долина с большим, запущенным уже ландшафтным парком. Белеют посреди деревьев пятна бетонированного дна высохших искусственных озер. За «воротами города» начинается многорядный проспект с декоративными шелковичными деревьями на разделительных клумбах, окруженный «свечами» двадцатиэтажек, в нижних этажах которых расположены большие, людные магазины. Ландшафтная архитектура! Столицу Молдавской ССР строили с размахом, не как какие-то там Тамбов или Кострому. За последние двадцать лет население Кишинева увеличилось на триста тысяч человек… С такой- то инфраструктурой почему было не отвалить из СССР!?
За современным микрорайоном — современный путепровод. По длинному мосту автострада пересекает широкую балку, где в зелени кустов и деревьев притаилась Малина Микэ — Малая Малина — единственный район города, по облику напоминающий городишки средней полосы. Раньше у железнодорожного вокзала была еще Большая Малина, но ее полностью снесли после землетрясения 1977 года. Справа от путепровода раскинулся еще один большой парк с озером внизу — знаменитая в свое время Долина Роз. Когда-то нас, школьников, возили на ленинский субботник убирать его. Он тоже в упадке. Въезжаем в старый город и, объезжая центр, направляемся к госпиталю Министерства внутренних дел.
С двумя операми выбираемся из машины и входим в вестибюль. По его периметру копошатся выздоравливающие. Кто сидит, кто ковыляет на костылях. С моим появлением как всколыхнуло их, прошел по углам ропот. Гляжу, собираются. Соображаю, как бы я не перефорсил. Я же в приднестровской форме, с красно-зеленым флагом на груди. Если она у них с чем-нибудь и ассоциируется, так это с их простреленными задницами и переломанными ногами. Облагодетельствованный мною опер быстро спрашивает по-молдавски, кого надо. Раненые продолжают собираться, с видом не очень дружелюбным. Опер, чтобы не упустить инициативу, что-то продолжает им говорить. С пятого на десятое понимаю: о том, что мы — объединенная миротворческая комендатура, и просит вызвать их старшего. Вроде успокоились, но не расходятся, ждут. Кто же у них авторитет? Если из непримиримых, придется в темпе уносить ноги.
И тут на костылях из коридора выползает старый знакомый по перемирию, визитам в баню и культурному обмену «Тигиной» — старлей, командир роты ОПОНа с Кавриаго. Он смотрит на меня, узнает и улыбается, слабо машет рукой. Полуобернувшись, кидает пару слов своим, что все нормально, мол, можно расходиться. Отзывает меня к окну. Обмениваемся рукопожатием, и он говорит, что рад видеть меня живым. Смущенно начинает рассказывать, что, когда они увидели, как приднестровская группа попала в засаду, сами были в шоке. Отвечаю ему, что знаю: он и его ОПОН здесь были ни при чем, и не хочу сейчас об этом говорить, приехал сугубо по службе. Предъявляю свое удостоверение, и старлей сосредоточенно разглядывает выданный Бордюжей бумажный вкладыш. Объясняю, что расследуем мародерства в Бендерах, в том числе совершенные в районе ГОПа и «шестерки», называю адреса, по которым поступили заявления о хищениях имущества, спрашиваю, знает ли и может ли он сказать об этом что-нибудь.
Старлей кивает. Отвечает, что взломами, кражами и вывозом имущества занимались временно находившиеся на его участке, между «шестеркой» и ГОПом, волонтеры, по существу настоящие бандиты, костяк которых составляли жители Хаджимуса, молдавского села к югу от Бендер. Он препятствовал мародерам, насколько мог. На вопросы о гопниках отмалчивается, но, чувствуется, не одобряет. Сказал только, что разброд в ГОПе был большой, вплоть до того, что в июле часть городских полицейских из горотдела полиции ушла, не желая принимать участия в дальнейших действиях. Гусляков с командованием не справился, его замы видели обстановку по-разному и отдавали распоряжения кто во что горазд. А Гэмурара, командира бригады ОПОН, на всех не хватало. Он и так был по горло занят своей бригадой. Спрашиваю, помнит ли он кого-нибудь конкретно из мародеров. Полицейских он, конечно, не называет. Но по волонтерам отвечает: «Да, помню». Оказывается, его люди, хотя и не могли мародерам помешать, по его приказу записывали всех: кто, когда и куда лазил — и этот список у него сохранился! Говорит, что готов
