Персоны нон грата и грата

Я свои нервы так воспитал. Лежу я, а на верхней шконке кого-то бьют. Чувствую, сверху кровь на меня полилась. Утерся, повернулся к стенке — и заснул.

С головой смешно получилось. Один там у нас нужду справлял у дороги, голову тоже увидал и драпанул со страху. С расстегнутой ширинкой. Прибегает на биржу, а ему так дружески: «Гражданин начальник, ты это… убрал бы…»

Слушать Тамбовского Волка тяжело. Когда он увлекается, начинает говорить без интонаций, сквозь зубы. С непривычки трудно разобрать, я переспрашиваю. Разумеется, только тогда, когда не могу утерпеть от любопытства.

Такую же узнаваемую неинтонированную речь можно услышать в фильме Учителя «Космос как предчувствие». Там виртуозно сыгран бывший зэк с твердыми моральными принципами. Только в кино все плохо кончилось, а у Тамбовского Волка — хорошо. Что интересно, он-то мне и подарил диск с этим фильмом.

Так как же я его спугнула? Я прицепилась то ли к бирже, то ли к шконке, то ли к гражданину начальнику — понятно, где мог быть такой сюжет.

— За что сидели? — спрашиваю. Вот какая умная девочка, в жизни разбираюсь.

И он стушевался, замялся, не ответил… Увел разговор в сторону… До эротических приключений мы так и не дошли.

И только когда он едва поздоровался со мной на углу Протопоповского и Каланчевки, я поняла, что произошло. Не хотел он быть бывшим зеком — он хотел Робин-Гудом.

ПРАВИЛЬНЫЙ ПАЦАН

I. Риторический прием

Как? Христич? Это что, отчество? Нет, это фамилия. Почему у Христича нет заднего стекла в машине?

Его прострелили.

Но, Боже мой, что случилось?

Стреляли. Гнались. Не догнали. Я бы догнал. А что, у меня двести тридцать лошадей!

А если по правде?

Едем с Маринкой через Химки, а тут двое на «шахе». Впереди троллейбус. Я только хотел его объехать, а эти, блин, козлы меня притерли, еле затормозил. Ну, суки. Взял и перегородил им дорогу. Вдруг вижу: через салон пролетела пуля — и в форточку! Я даже сигарету выронил. А что ты думала, у меня такие нервы железные? Выхожу из машины, Маринка орет: «Идиот!» — а я ей: «Под сиденье!»

Короче, вышел. Стоит «шаха» и два отморозка, у одного волына. Ну я волыну отнял и выстрелил ему в ногу. Сначала порешить хотел, но в последний момент передумал.

Как — отнял?

А так. (Показывает.)

А дальше?

Остался милицию ждать.

И что им сказал?

А так и сказал: «Убить хотел. А ты бы на моем месте как поступил?»

Все правильно, в классической риторике этот прием называется концессио — защитник заставляет вас взглянуть на вещи глазами подсудимого.

Цицероново красноречие на обочине Химок — и Христич, ранивший при всем честном народе малолетнего придурка, отпущен восвояси.

Но только ли красноречие?

Никто не знает, где кончается психология и начинается гипноз.

II. Урок жизни

У Христича есть друг поэт. Однажды поэта остановили на улице:

— Слышь, ты! Это кто написал, Пушкин или Лермонтов? — У подъезда стояли две темные личности и не могли завершить литературоведческий спор.

Поэт «слышь, ты!» не перенес и сцепился.

А это оказались люди криминального авторитета Узбека, и они сказали:

— Ну все, ты труп.

Христич поехал разбираться; уладил дело. Потом сказал, угроза была реальная.

— И как же ты, Христич, все разрулил?

— Сказал им, что работаю с Машкой — (еще один авторитет, Христич просто вспомнил, что есть такой и что пока не убит), — что с поэтом с первого класса вместе учился и он мне дорог как память.

Поэт:

— Ничего себе, дорог как память! Что я, вещь, что ли?!

А Христич говорит, что это на блатном жаргоне значит: тронешь — я лично порву на части.

Ну, мы уже не стали спрашивать, что значит «порву на части».

— Не любит этот, как его, поэт, таких как мы… — сказали Христичу на прощание.

— …И никогда, слышите, никогда не цедите сквозь зубы, когда разговариваете с зеками, — сказал потом Христич.

III. Ночные помощники

Я вышла замуж за друга Христича. Мы делали ремонт в новой квартире. А жили в старой. Чтобы съехать оттуда, нужно было заканчивать, и поскорей. В частности, на текущий момент срочно требовалось приклеить потолочные плинтуса.

Я позвонила Оксане Кораблевой:

— Ты художник — у тебя глазомер хороший. Приезжай, помоги.

Оксана приехала, поздно и будто пьяная; переоделись в рабочие тряпки, ей дала свои, а сама нацепила одежду супруга, причем, чтобы не особенно загадить клеем чужие штаны, вывернула их и надела наизнанку — получилось очень смешно, оттого что торчали карманы, как крылья у ангела, и не сходилась ширинка. Но работа не задалась: Оксана стала хихикать, дурить, меня, говорит, разморило после бассейна, и делать ничего не могу.

— Давай, что ли, выпьем тогда.

Достала из сумки тревожную фляжку, отыскала в ящике с инструментами мензурки и разлила грамм по пятьдесят. В это время раздался звонок: Христич привез мешок цемента. Открываю дверь, он заходит в квартиру, видит меня в незастегнутых штанах наизнанку, навеселе и с незнакомой ему барышней. Как друг моего мужа и почтенный отец семейства он решает этот беспорядок прекратить.

— Собирайтесь, — говорит Христич, — едем домой.

— А как же плинтусы?

— В другой раз приделаешь. Время час ночи.

Ну что, Оксана, говорю я, с Христичем спорить бесполезно — поедем теперь к нам зажигать. Ты только не пугайся, на чем мы сейчас поедем. — А что такое? — Да ничего, говорю, там просто стекла заднего нет: на прошлой неделе отстрелили. — Как отстрелили? — Поругался на дороге, столкнул в кювет. Пиф-паф! И нет стекла. — Ты не боишься с ним ездить? — Боюсь, а что делать…

Мы выходим из подъезда, Оксана видит христич-мобиль со следами минимум десяти столкновений и заметно бледнеет.

— Садись, садись, — говорю, — я его попрошу, чтобы он больше ста двадцати не гнал.

Оксана садится на заднее сидение и закрывает глаза.

— Спит? — шепчет Христич.

— Боится, — отвечаю я.

У Христича большая валкая «тойота», я, как обычно, восседаю на пассажирском сиденье слева от руля, смотрю на проносящиеся огни и думаю о том, как водит машину папа.