— Головных болей, обмороков нет?
— Нет.
— Тэк-с. Посмотрим.
Дядька осмотрел меня, постукал по коленкам молоточком.
— Нормально. А теперь встань ровно, закрой глаза и вытяни руки вперед. Цветочек пока положи.
— Давай подержу, — сказала мама.
Но я, помедлив, подошла к врачу и вручила первоцвет ему.
— Это мне? Спасибо! Давай-ка все-таки мы закроем глаза и вытянем руки вперед. Ладонями вниз. Тэк-с. А теперь достань правой рукой до кончика носа. Молодец. Можешь открыть глаза. Ты поиграй пока, а мы тут с мамой поговорим. — Дядька повернулся к окну. — Кого тебе дать? Карлсона?
— Крокодила Гену, — попросила я.
Он бережно взял с подоконника игрушку и протянул ее мне. Крокодил был новенький, будто только что из магазина. Я понюхала хвост — вкусно пахло свежей пластмассой.
— Что у вас стряслось?
Мама рассказывала нашу историю и утирала глаза платочком. Утром я видела, как она рьяно наглаживает, прямо-таки надраивает его утюгом. Врач что-то писал в тонюсенькую тетрадочку.
— Вот, посмотрите, — и мама показала ему мои расчесы. — Уже думала ей пяльцы с мулине купить, пусть вышивает свои крестики. Насчет иголок боюсь… У нас один мальчик в классе проглотил иголку…
— Не люблю я эти нитки, — вставила я.
Врач задумчиво покрутил в пальцах цветок. Потом отложил его в сторону и снял с подставки перьевую ручку.
— Тэк-с, это все детали. А на что именно она обижается?
— Она читать мне на ночь не дает, свет выключает, — вновь подала голос я. Впрочем, это было меньшее из зол, так как я уже давно приспособилась читать с фонариком под одеялом.
— Помолчи, тебя никто не спрашивает, — цыкнула мама.
— Тэк-с. А еще?
— За плохие отметки ругаем.
— По какому предмету? — оживился психиатр.
— По чистописанию. Ручку не так держит. Буквы все в раскоряку.
— «Не так» — это как?
Мама взяла со стола карандаш и показала врачу:
— Ручка должна смотреть в плечо. А она ее держит в обратную сторону. Три единицы уже принесла.
— За почерк не ругать, — сказал врач. — Сейчас вам охранную грамоту выпишу на то, куда ручка может смотреть. Держите. Отдадите учительнице. — Он подышал на штамп и приземлил его на заключение. — Дальше.
— Старшим грубит.
— Это манера поведения. Вы мне случаи рассказывайте, пожалуйста.
— Вчера пришла вся по уши в мазуте.
— Я в лужу с велика упала. Там камень был на дороге.
— Ясно. Еще.
— Она не купила собаку, — заверещала я. — Обещала и не купила.
— Мы живем на съемной квартире. Только собаки еще не хватало! — начала оправдываться мама.
— Но ты обещала!
— Ты прекрасно понимаешь, что мы не можем сейчас заводить собаку. Папа тоже хочет спаниеля, и тоже терпит. Вот переедем на новую квартиру и возьмем у тети Гали щенка.
— Никогда не обещайте детям того, чего, возможно, не сделаете в ближайшее время, — сказал дядька. — То, что для нас «не успеешь оглянуться», для них целая вечность. Вспомните себя в детстве. Неужели не помните?
— Да помню я… — отозвалась мама.
Мы разговаривали еще долго. Целый час, а может быть, и все два.
— Не вижу патологий, — заключил наконец психиатр. — Рефлексы в порядке, а аутоагрессия реактивная. Сегодня же купите ей цветных карандашей.
— Да есть карандаши, мы просто прячем.
— Что спрятали, про то забудьте, пусть там и лежат. А ей, пожалуйста, купите новых. Хороших. Да. Это очень важно. И по возможности отправьте ребенка на десять дней развеяться — к бабушке, в санаторий, на турбазу… Сейчас я вам освобождение от школы выпишу. Вот, возьмите. Если что, зайдете ко мне через месяц.
— Спасибо.
— Чуть не забыл. Мариванна! — крикнул врач в сторону смежной комнатушки. — Мне тут цветы подарили. Найдется у нас что-нибудь под вазу?
Тут он посмотрел на меня и улыбнулся.
— Вы не могли бы на минутку выйти? — попросил он маму, а когда она скрылась за дверью, наклонился ко мне и тихо сказал:
— Хорош мамку пугать. Поняла? А то крестиком вышивать придется. Ну, беги, Софья Перовская.
На обратном пути, когда мы шли мимо байпасов, я подбежала к проталине и сорвала еще одну мать- и-мачеху. Смешно отставив руку в сторону, мама обходила по кромке весеннюю грязь. Я догнала ее, вложила в ладонь стебелек.
— Ты прости меня за собаку, — сказала она.
Когда я был девочкой
Кроме Лёсика Снегирева, во дворе никого больше не было. С помощью куска фанеры и палки он рихтовал зубцы на башне снежной крепости. Бастион начали строить только вчера, так что работы еще предстояло много. Увидев меня, Лёсик махнул рукой, подзывая, и крикнул:
— Дашь завтра контрольную списать? А я тебе тайну за это открою.
— Какую еще тайну? — Лёсик был большим выдумщиком, и его басням я не очень доверяла.
— Ну… один секрет. Никому только не говори. Дай слово, что не скажешь.
— Слишком много условий, — ответила я строго, но потом все-таки снизошла: — Ладно, выкладывай.
— Ну, значит…
Лёсик замолк и стал сосредоточенно колупать палкой снег.
— Чего молчишь, говори.
— Когда я родился, я сначала был девочкой, — сказал он наконец.
— Так не бывает.
— Бывает, — настаивал Лёсик. — Я же был.
— И писал как девочка? — Посмотрим, как он будет выкручиваться.
— Если по правде, — Лёсик задумался, — я не помню. Я же маленький был совсем.
— С чего ты вообще взял, что был девочкой? Тебе, может, приснилось. Чем докажешь?
— Я был, — вздохнул Лёсик. — Я точно знаю.
— А почему перестал?
— Заболел, наверное, — тихо сказал Лёсик, — а когда поправился, то сразу мальчиком стал.
— И что ты делал, когда был девочкой? — разговор становился все интереснее.
— То же самое… Гулял… играл…
— Во что? — спросила я.
Лёсик наморщил лоб.
