Волхвы

желании не могли бы дать объективную картину иного, чуждого им религиозного мировоззрения.

Нет ни одного прямого, сколько-нибудь полного и главное – идущего изнутри (т.е. представляющего саму Языческую религию с точки зрения её традиционного последователя, а не её толкование извне посторонним наблюдателем) письменного источ­ника по исконной славянорусской религиозней культуре.

Что касается археологических памятников Языческой старины, то очень скудный и случайный археологический материал сам по себе ни о чём не говорит: в попытках понять назначение того или иного предмета религиозной культуре.

Что касается археологических памятников Языческой старины, то очень скудный и случайный археологический материал сам по себе ни о чём не говорит: в попытках понять назначение того или иного предмета религиозного культа учёным приходится прибегать к доволь­но-таки сомнительным предположе­ ниям, допущениям, аналогиям и т.д.

Подчас трудно понять человека, который рядом. Ещё труднее проникнуть в душевный мир того, кто отделён плотным туманом тысяче­летий, дорожил иными ценностями и видел Вселенную иной.

Люди той далёкой эпохи совершенно иначе воспринимали то, что мы называем Природой. Исследователю необходимо отбросить наивно-рациона­листическую логику, обусловленную психологией поведения современного человека.

В нас дремлет первобытный анимист. Надо попробовать как бы перевоплотиться в него, вжиться в его мировоззрение; попытаться, насколько это возможно, взглянуть на мир его глазами, и тогда разрозненные, порой внешне противоречивые исторические сведения – осколки – слагаются в целостную, яркую картину былого, а недостающие пробелы заполняются интуитивными впечатлениями и откровениями, всплывающими из архаичных душевных глубин. «Включается» генетичес­кая помять. Очевидно, где-то в человеке, на каком-то сверхтонком субатомическом уровне, наследственная память эта каким-то неведо­ мым образом записана, как на дискете компьютера. Находясь в неко­торых особых трансоподобных состояниях, человек «помнит» о своих прежних воплощениях и «знает», как выглядели и вели себя далёкие Предки[4].

У некоторых одарённых поэтических натур, предрасположенных к экстатически-трансовому наитию, подобные «воспоминания-видения» порой реализуются в качестве художественных образов, причём образы эти удивительно схожи с реконструированными на строго науч­ной основе. Конечно, прозрения этих людей предопределены не только врождённым гением и хмелём вдохновения, но и огромной творческой работой, мучительными поисками и раздумьями, переходящими, в кон­це концов, в озарение, интуитивную догадку, неосознаваемое пони­мание. Однако бывает, что и здесь Затейница-Природа не обходится без головоломки: в медицине отмечены случаи, когда способности к сверхчувственному восприятию появлялись у людей в результате черепно-мозговой травмы или удара молнии. Чем Чёрт не шутит!? (пословица эта, несомненно, дохристианского происхождения).

* * *

Пожалуй, единственным надёжным историческим памятником – источником сведений о подлинно народной религиозности – остаётся фольклор, прежде всего, фольклор ритуальный – живое, драгоценное наследие седой старины.

Славянская обрядовая поэзия хранит исконные черты индоевро­пейской духовной культуры в большей мере, чем обрядовая поэзия европейского Запада. В песнях, волшебных сказках, заговорах, заклятьях, закличках и загадках, в преданиях, поверьях и быличках запечатлён целый мир религиозно-нравственных представлений народа, причём часто наиболее архаических, близких к изначальным, ещё не замутнённых чужеродными наслоениями.

Примечательно, что в этом мире отсутствуют боги как таковые. Вместо них выступают некие Силы- Сущности; нечеловеческие, но внемлющие человеку, к которым он и обращается за советом или за под­ могой. Люди тогда представляли себе Природу живой, одушевлённой, сочувствующей или неприязненной человеку, но никак не безучастной к нему.

Мировоззрение это уходит в недра славянства и праславянства, и ещё глубже – в единую общую основу культурно-религи­озных традиций всех индоевропейских племён, устои которой сложились не позднее 5-6 тысяч лет назад[5]. Но это далеко не всё: в славянорусском Язычестве сохранилось и многое из того, что следует отнести к ещё более ранним религиозным представлениям охотников каменного века. Например, прямое и безыскусственное почитание Матери- Сырой-Земли в его самом архаическом виде, восходящее к палеолитическим временам материнского родового строя. Земля была для наших Предков подлинно живым одушевлённым Существом, всеобщей Рожаницей – Прародительницей и любвеобильной Кормилицей. Поэтому, когда они величали Землю своей Матерью, то это было не просто метафорой, а чем-то гораздо большим; представлением, совершенно соответствующим первобытной психологии.

Блестящий знаток славянорусского фольклора В.Я. Пропп, досконально исследовавший генезис волшебной сказки и архаические образы, запечатлённые в ней, в своём энциклопедическом труде «Исторические корни волшебной сказки» (Л-д., 1946) убедительно выявил в огромном своде сказок, поверий, легенд и этнографических данных целый ряд тем, отражающих жизнь и переживания охотников каменного века, в частности тему ведовской «лесной науки», преподававшейся Бабой-Ягой[6].

В наибольшей чистоте и неприкосновенности древнейшие песни, сказания, предания сохранялись на Русском Севере: именно там запе­чатлелись такие глубоко архаические обряды, обычаи, традиции, кото­рые древнее не только античных, но даже и тех, что отражены в Ведах[7] и Авесте. Так считал выдающийся исследователь нашего Язычества проф. П.Г. Богатырев. То же убеждение высказывается в книге Н.Н. Ве­лецкой «Языческая символика славянских архаических ритуалов», в работе С.В. Жарнико­вой «Древние тайны Русского Севера», в труде Н.Р. Гусевой «Индуизм», в монографиях Н.И. Толстого, в других иссле­дованиях. Данные сравнительного религиоведения подтверждаются и данными сравнительной лингвистики.

* * *

Как свидетельствуют древнейшие виды фольклора, у восточных славян была очень слабо выражена персонификация представлений о Высших Силах. Преобладали неолицетворённые представления о неких безличных природных Силах-Сущностях; таинственных, нечеловеческих, но по-своему живых, окружающих человека со всех сторон и влияющих на него тем или иным образом.

Эти метафизические Сущности пантеистического порядка ещё не превратились в личностные антропоморфные существа. Грубой антропоморфности, уподобления стихийных духов и божеств человеку, в общем, не было. Поэтому, естественно, не существовало и их рукотворных предметных изображений, изваяний, рисунков и т.д. Раннее славянорус­ское Язычество не имело строго выработанного и сложного ритуала и не нуждалось поэтому в сильно развитом внешнем культе: особых хра­мовых зданий, тем более – крытых, не было[8].

Всё пространство Родимой Земли воспринималось как сакральное, насыщенное Дивным присутствием. Сама Природа была нарядным храмом, где потолок – гулкий свод небесный, полы – благоуханный зелёный ковер, стены – дремучий Лес, а звонкое птичье пение славило Жизнь, Любовь, Красоту[9].

Существуют свидетельства, что, по крайней мере, в Северной Руси не употреблялись ни идолы, ни искусственные храмы. Племена вятичей, кривичей, словен новгородских обожали Природу прямо и непосредствен­но через Её зримые, осязаемые проявления: Солнце, Землю, Ветер, Дуб, Родник и т.д. Нутром ощущая пульс могучих стихий, обнаруживали они почвенную связь с Праматерью как корень своего существования.

Простота и общедоступность культов не требовали для их обслуживания ни особых строений, ни пышного ритуала, ни «боговдохновенных» писаний, ни профессионального сословия жрецов-посредников.

Сохранился обычай (бытующий до сего дня не только у «диких тунгусов», марийцев, японцев[10] и многих других народов, но и у нас) вешать на ветви берёз, класть на камни у источника или к подножию старых дубов и лип нехитрые дары – приношения местным Хозя­евам и Хозяйкам. И это вовсе не жертвы с целью ублажения (Высшие Силы не нуждаются в жертвах), а просто