Путешествие в Тунис

Наблюдалово

Наблюдение за миром в столь изощренной форме:
Кому давалось оно легко, наблюдение за миром?
Миллионы пернатых, забитых почем зря жертв птичьего гриппа. Пока в пух и прах забивают кур, человечество становится Свидетелем новых зараз: обезьяннего поноса, коровьего бешенства И просто собачьей чумки.
А чукчи? Каково им с оленями кочевать по снежным заносам? Каково переживать: полет частиц. Колебания вибрионов.
В северном сияньи. В сухом морозном воздухе оне не колеблются, а Просто внемлют — стоят над землей часами и внемлют. В офшорах Свежего вздоха. По сопкам Манчжурии. По заводям Байкала.
По тихим оврагам Евразии и у нас на чердаке —
Мириадами пылинок в золотом луче.
Для однозвучно звенящих колокольчиков,
Для полнозвучно звучащих муэдзинов,
Для многозвучно пиздящих парламентариев
Мы придумали кое-что, писатели и педерасты, — месть, сравнимую
С писком комара в тихой заводи Нила.
Мулаты и метисы, квартероны и манкурты, сектанты и подписанты — Все войдут в личный файл товарища О'Рейли.
Сие возмутительное слово взбередило воды у офшора, подняло Муть и выплеснуло на берег мириады мертвых комариных брюшек, Мириады сверкающих крылышек — ихтио-чешуйчато- сизокрылых.
Но даже промыв алкоголем мозги, всех их не узреть.
Наблюдение за миром продолжается. Только в сдвинуто призрачной Форме, где много тел манкуртов и квартеронов полощется
На свежем прибое.

Прага, 2004

Москва-1957

Влажный снег падает на Мосфильмовскую улицу,
Затихает чей-то унылый вой над сталинским бараком,
И тухнут огни в кирпичном доме работников Мосфильма.
Чухрай только что снял «Сорок первый»,
И все верят в благо решений 20 съезда.
Припорошило снежком чью-то черную галошу,
И отпечатался чей-то крепкий шаг на снегу.
В Кремле закончился банкет,
Уносят грязные тарелки и фужеры.
Последняя «Победа» проезжает по Мосфильмовской,
Спят советские люди.
В речушке Сетунь
Смердят эфирные масла,
Просочившиеся из Дорхимзавода.
Этот надрывный запашок мы узнаем за версту
И продолжаем жить.

Прага 2005

Плевалово

Вы посмотрите на завтрак американцев! Они едят все больше труху, хлопья и злаки, обильно поливая их молоком и йогуртом. А в наших стойбищах гуртуют хлеб доселе не умершим, дедовским способом.
Они скрипят перьями, подписанты и подковерных дел мастера. Приспособились к долгу нехитрого выживания. А мы летим в небо, дети кулацких прихвостней и пишем постскриптум левой ногой, при вращении затрагивая болевую точку нашего неба — оставляя распыленный след в атмосфере.
Понадобятся новые поколения зародышей, сородичей и просто недоумков, чтоб запятнать устье Усть-Илима до неузнаванья и потом повлечь нас всех за собой — к несбыточным далям войскового анархизма.
Кунстштюк брат вышел!
Как алый петух в голубом тумане, как зеленый змий в розовом сарафане, как черный кот на белом лебеде и желтый синяк на бледноокой харе.
Кто к нам с топором придет, от мотопилы погибнет, а наш союз индустриальных братьев по мощи равен одному лишь неклеваному Прометею.
Не надо нам доморощенного смекалова! От него лишь блевалова хочецца.
Каталово молчалово плевалово мое! Лекалово мое по обстоятельствам. До дури и чистоты, брюзжалово мое, залузганное семечками. Рыгалово сполна.
Подмахалово оно и есть подмахалово — сладкий сон для
немолодого дитяти.
Молодость и потенция — славное начало!

Прага, 2005

RFE-RL

Их оставили, вещающих на чужую сторону,