время, которое мы переживаем, нам нужны верные католики, а не перебежчики-ренегаты. Если сегодня ради прекрасных глаз «москальки» обвиняемый готов переменить религиозную веру, то… поручитесь ли вы, св. отцы, что на завтра, ради еще более прекрасной наружности новой еретички, он не променяет и свою политическую веру, свое народное credo? Где же наш политический патриотизм?
– Верно… верно… – прокатилось под мрачными сводами.
– Я продолжаю, secundo, во-вторых: допустим, юноша раскается… Ужас объял его душу… Он будет просить о помиловании. Но… Откуда мы его выпустим? Это вы приняли в соображение? Разве это наше тайное прибежище под рекой Вислой, где мы укрепляем веру и тайно собираемся для важнейших решений, уже не должно составлять величайшего секрета для наших врагов? А если выпущенный безумец- граф предаст нас?… В таком случае для чего же было изобретать название «Unum ets hoc іter ad mortem [20].
– Верно… верно! Смерть, смерть! – послышались теперь уже возбужденные голоса.
– Но какая?
– Я полагал бы… мы думали бы… Поцелуй Бронзовой Девы!
Тот, кто заступился за обвиняемого, в ужасе закрыл лицо руками.
– Это чересчур жестоко… – еле слышно вылетело из-под капюшона.
– Приведите сюда обвиняемого! – бесстрастно отдал приказ старший из судей – духовных лиц.
Прошло несколько минут. Где-то послышался резкий скрип двери, раздались гулкие шаги по каменным плитам коридора, дверь в судилище распахнулась, и на пороге вырисовалась высокая стройная фигура молодого человека.
– Потрудитесь приблизиться к столу, граф Болеслав Ржевусский! – сурово проговорил иезуит в фиолетовой рясе.
Голова молодого человека гордо откинулась назад. В глазах засверкало бешенство. Он сделал несколько шагов по направлению к своим неведомым судьям и резко спросил:
– Кто вы? На каком основании и по какому праву вы смеете мне приказывать? Честное слово, я начинаю думать, что имею дело с бандой каких-то негодяев.
– Вы слышите? – прошептал настоятель N-ского костела.
– Меня обманным образом – по подложной записке – залучают в пустынное место, хватают, везут и, точно преступника, заключают в каземат какого-то проклятого подземелья. Что вам надо от меня? Что должна означать вся эта подлая комедия? Если вам угодно денег, выкупа, извольте. Я вам их дам, подавитесь проклятым золотом, но потрудитесь немедленно выпустить меня на свободу.
– Вы спрашиваете, кто мы. Мы – тайный трибунал, блюдущий высшие интересы св. церкви… – еще более сурово проговорил его эминенция.
– Это… что же такое: нечто вроде Совета десяти великой святой Инквизиции? – насмешливо спросил молодой граф.
Но помимо воли смертельная бледность покрыла его лицо.
– Вы можете богохульствовать: перед смертью у вас еще хватит времени раскаяться в ваших страшных грехах.
– Перед… смертью? – вздрогнул Ржевусский. – Вы шутите, св. отец?
– Увы, бедный безумец, мои уста еще никогда не произносили шуток. Мы обсудили ваше преступление. Оно ужасно: вы изрекли ужасную хулу на церковь. Нашим совместным решением вы приговариваетесь к смертной казни через поцелуй Бронзовой Девы. Вы обручитесь с ней на вечную жизнь.
– Что?! – воскликнул молодой человек и пошатнулся.
Глава V. «Героическое» средство. Письмо к каштеляну N– ского костела
Я провел первую ночь в Варшаве отвратительно. Вы поймете причину этого, если я вам скажу, что Путилин, уехав вечером к графу Ржевусскому, вернулся только… в 6 часов утра!
При виде его вздох радости вырвался у меня из груди.
Путилин шаг за шагом ознакомил меня со своим визитом к старому магнату.
– Скажу тебе, доктор, откровенно, что случившееся явилось для меня полной неожиданностью: у меня ведь было нешуточное подозрение на участие в деле исчезновения молодого графа самого отца.
Лицо Путилина было угрюмо-сосредоточенное.
И если я прежде не тревожился за жизнь юноши, то теперь я уверен, что она висит на волоске. Это дело куда серьезнее дела об исчезновении сына миллионера Вахрушинского с «белыми голубями и сизыми горлицами».
– Как, опаснее даже этого?
– Безусловно. Там, несмотря на весь ужас, который мог произойти с молодым человеком, он все-таки остался бы жив. А тут – смерть, и наверное, лютая, мучительная.
– Прости, И. Д., но я не вполне тебя понимаю. Ты говоришь об опасности, угрожающей молодому графу, с такой уверенностью, точно ты знаешь, где он находится.
– Да, я это знаю.
– Как?! Ты это знаешь?
– Еще раз повторяю, знаю. Знаю так же, как знал на второй день розысков, где находится молодой Вахрушинский.
– Так, ради Бога, в чем же дело?
