— Вы о нем говорите хорошие вещи.
— Я не боюсь сказать правды, и не боюсь взять оружие в руки. Потому, что из двух бед этой земли, первая — это пираты.
— А вторая?
— Вторая — змеи. Забудь его, Генрика! Бэнкс — такой же пират!
— Он говорит мне так же…
— А ты не веришь?
— Не верю…
— Ты ему чем-то обязана?
— Да. Но он не считает так.
— Ты нужна ему, знаешь зачем?
— Я его совсем не знаю.
— Глупость, — тихо вздохнула Шарлотта, — имеет лицо или ангела, или ребенка. Ты побывала в кошмаре, и не понимаешь, — тебе повезло! Ты уцелела и вместо того, чтоб бежать от пожарища, — шутишь с ним! Это пират, Генрика! Бэнкса, как человека, нет! Змея, сбросив кожу, второй раз в нее не влезет. Ты не понимаешь?
— И он говорит, что любви недостоин.
— Ну, так зачем спорить с богом?
— С судьбой — поправила Генрика, — точней, за нее…
— Судьба, — отхлебнула Шарлотта виски, — не всякая стоит борьбы…
— Раньше Вы, кажется, этого человека любили?
— Теперь ненавижу! Он, — бывшее золото, ставшее ныне презренным металлом! И тем горше: хорошей пробы золото! Я это знала. Нет, — я просто бы отвернулась, не стала тебя убеждать…
— Судьба, о которой Вы рассказали, сломала б не только Бэнкса…
— Если бы только, Генрика! Сломался — это бы умер или смирился. Я первой бы пожалела. Но он — с Шарки! — одышка сдержала непримиримость Шарлотты.
Она отхлебнула виски. И долго смотрела на Генрику, подбирая слова.
— Не убеждаю, Генрика?
— Убеждаете. Но Вы говорите о человеке, как о куске металла.
— А он кто?
— Думаю, каждый по-своему, мы чем-то схожи с цветами. Разного сорта, убогости и красоты, горечи и аромата. Мы из живой ткани сотканы.
— Иллюзии, — не сразу отозвалась Шарлотта, — Ты легко согласилась с грозой: конечно, ее ведь почти можно было потрогать руками. А где она?! Не все, что мы видим — реально, не все, что ждем, состоится. И в этом судьба и стихия схожи.
Генрика посмотрела в небо. Не было там грозы. Ни следа! Она растворилась. Только в солнечном диске, остался суровый багрянец, — как памятный след растворенной, исчезнувшей бури. И тревога, как предзнаменование… Тревога витала в воздухе.
«Но я предсказала и то, — хотела напомнить Шарлотта, — что не вернется Бэнкс!».
— Он был первым мужчиной?
— Да.
— Это еще не все! Есть другие. В любви есть не только тело, а есть душа. Любящий скажет, что ты прекрасна, и ты каждый день будешь слышать, что ты любима. Но это не Бэнкс. Он пепелище, — какая душа! Призраком, как вот эта гроза, — пусть и останется Бэнкс!
— Как приговор… — задумалась Генрика.
— Которого он достоин! Разочарованный в жизни — зло! Или тянет вниз, или мстит окружающим. Ты не видишь главного! Заблуждение всех поколений женщин: чтобы добиться, мужчина для вас, как на лицо улыбку, натянет некоторые поступки. Временные, как показная улыбка, а вы их воспринимаете как подлинные черты характера. Что-то он ведь натворил, чтоб добиться тебя? Не верь: показная улыбка!
— Знаете, это нетрудно…
— Так вот!.. — развела руками Шарлотта.
— Я не знала его хорошо, как Вы. Вы показали главное…
Шарлотта с удовлетворением отпила виски.
— Я теперь вижу, Шарлотта: он как человек, разочарованно закрывший книгу. В ней есть много хороших страниц, но он не знает — книга захлопнута.
— Так на кого он похож, на цветок или книгу?!
— Похож на цветок… и на книгу…
— Ну, и?
— Я хочу, чтобы он эту книгу снова открыл.
Шутка морского дьявола, Бэнкс, или знамение бога
Вздох штормового предчувствия, холодной струей прокатился по палубе. Прошипел, по-змеиному, в реях и сетях оснастки. Повесил вслед за собой, в неподвижном воздухе, запах тины, и стих. Звенящая тишина опустилась с неба к воде. Соринка, застрявшая в паутине, не шелохнулась.
Мгновения, чтоб помолиться — и, грянет шквал. Всегда так. Такова природа. «Но, — посмотрел Бэнкс на небо, — кажется, мир поменял привычки…». Грозовая синь отступала с неба. Сверкнуло расплавленным диском кровавого золота солнце, сгоняя последние тени несбывшейся бури. «Рыбий глаз капитана Шарки!» — подумал Бэнкс. — Но где эта мощь нерастраченной бури? Ее кто-то присвоил, и нанесет удар позже?»
— Шутка морского дьявола, Бэнкс, или знамение бога! — услышал он за спиной, голос Шарки, — Шторм погрозил кулаком, повернулся и сник? Лентяй или трус, поступают так же! Бэнкс, ты мне нужен! Идем.
Шумели в его капитанской каюте.
— Сегодня большая пьянка, Бэнкс! Грозу отменили, и я нашим людям дал волю надраться.
В каюте играли в карты, счет, как обычно, ссорил людей.
— Хватит! — Шарки достал пистолет, постучал по столу рукоятью, и указал на дверь.
— Вон! Всем, вон!
Черный глаз пистолета, поочередно, от одного, к другому, оглядел побледневшие лица.
Таких, кто не понял бы Шарки, не было. Бэнкс и Шарки остались одни.
— Теперь их не будет близко, если не вызову сам! — улыбнулся Шарки, и убрал пистолет.
Огромным ножом, как доской, расчистил место, и пригласил к столу.
— Я знаю! — сказал он грозно, — Зачем ты просился не берег. И что ты там делал — знаю!
Вцепился глазами, выдержал длинную паузу. Потянулся, налил себе виски.
— А что говорили они — знаешь? О тебе, недостойные вещи Бэнкс! Знаешь?
— Я их не слышал, Шарки.
— И правильно делаешь, Бэнкс, потому, что и я их не слушал! Выпей со мной, капитаном Шарки.
Протянул бокал Бэнксу, и протянул свой, чтобы столкнуть их в приветствии:
— А к моим словам ты относишься также?
— Я помню, что ты говорил.
— Так знай: никогда не беру своих слов назад.
Кошка с мышкой играется так же: шанс, и — хлопок лапой сверху! Наиграется, — съест. Игра придает удовольствие трапезе.
— А как слово сдержать, — я забочусь сам: как хочу, и когда хочу. Мое дело! Надо выпить, Бэнкс!
Сходились бокалы, сплетались узлы разговора.
— Все же, ты прав: прелести пленной женщины, несравненно выше! Потому что с согласия, ты
