поставить себя так, что за нее трудились обожавшие ее пожилые женщины. Капитан же, обычно не веривший словам, в случае с женой изменял этому правилу и считал, что его прекрасная Елена постоянно преодолевает какие-то нешуточные проблемы, в которых он ничего не смыслит. Поэтому аргумент о каких-то таинственных делах он принял как должное. Зато он подумал, что к сидению с дочкой сам Бог велел приспособить тещу: во-первых, жена и так то и дело привлекает ее на помощь, во-вторых, теща спит и видит, чтобы поскорее уехать на дачу. Однако Ищенко вовремя прикусил язык: тема тещи была запретной темой. Жена тут же обвинила бы его в эксплуатации старого больного человека (хотя теща на здоровье не жаловалась), затем заявила бы, что без тещи она не сможет управиться со своими делами (тут старость и болезни тещи переставали быть помехой), посоветовала бы Ищенко перевезти его мать из Харькова для помощи в экстренных случаях, но тут же оговорилась бы, что никогда не отдаст Настю 'в чужие руки'. Капитан подумал:'А может, мне с Настькой на дачу поехать? Гори она синим огнем, вся ихняя затея,- без меня разберутся!' Однако он тут же выкинул из головы эту мысль. Во-первых, жена не отпустила бы с ним дочь: абстрактная опасность терактов не так уязвляла ее душу, как то, что никчемный папаша несколько дней будет счастлив наедине с дочерью. Во-вторых, после ночного разговора с Корсаковым Ищенко счел бы себя слизняком, если бы дал теперь задний ход. После мысли о Корсакове в голову капитану пришла третья и самая верная мысль: какого черта он вообще пришел сюда с такими предложениями, когда миллионы других людей не подозревают о близящихся событиях и, значит, не смогут переправить своих детей в безопасное место? Он, капитан Ищенко, не может никого ни о чем предупредить, но, зная сам о том, что должно произойти, может оказаться хитрее всех. Люди, которым удавалось быть хитрее всех, с детства внушали Ищенко острое отвращение, и потому эта мысль сразу отбила у него всю охоту к дальнейшим уговорам. Он исподлобья взглянул на жену и тихо произнес:
- Ладно, Лена, я тебя предупредил, а дальше смотри сама.
Капитан повернулся. собираясь уйти, но жена не могла его так просто отпустить, иначе получилось бы, что она пренебрегает безопасностью ребенка. Она закричала в спину Ищенко:
- Расскажи о своих терактах кому-нибудь другому! Не думай, что я такая дура, я все прекрасно поняла! Просто тебе хотят отомстить и хотят расправиться со мной и с Настей. Ты доигрался со своими преступниками!
Капитан повернулся, хотел было что-то сказать, но только пожал плечами и тяжело затопал вниз по лестнице. Жена сама не верила в то, что говорила, иначе моментально собралась бы и уехала на дачу. Однако думал капитан не об этом. Собственно говоря, он ни о чем не думал, а только вспоминал холодный внимательный взгляд и равнодушие в голосе, сменяющееся раздражением. Капитан, не слишком искушенный в нежных чувствах, не хотел верить в то, что истинная любовь может натолкнуться на полное бессердечие, однако поверить приходилось - правда предстала перед ним во всей своей наготе и не оставляла никакой возможности для самообмана. Выйдя во двор, Ищенко огляделся. Обычный нехитрый городской пейзажик показался ему незнакомым и странным. Капитан вяло побрел по асфальтированной дорожке к трамвайной остановке. Со стороны могло показаться, будто он потерял кошелек и теперь пытается найти пропажу. Внезапно капитан припомнил свои недавние мечтания, в которых ему виделось, как он застает свою Елену дома одну. Контраст между видениями и действительностью оказался настолько резким и беспощадным, что капитан вновь резко остановился и, запустив пальцы в волосы. глухо застонал. Однако теперь в его стоне не было никакой театральности - он стонал взаправду, стонал от самой настоящей боли. Капитан охотно заплакал бы, если бы не разучился плакать еще в детстве благодаря своему скорому на расправу пьющему папаше. Постояв с минуту на месте, Ищенко двинулся дальше своей обычной энергичной походкой. Теперь ему страшно хотелось, чтобы акция, о которой рассказал ему Корсаков, началась безотлагательно. Капитан старался изгнать из своей души все чувства, кроме мрачной решимости поскорее ввязаться в любую драку. Впрочем, ждать ему оставалось недолго.
Вероятно, под землей воздуху следовало быть прохладнее, чем в затопленных зноем каменных ущельях московских улиц, однако ни Корсаков, ни его спутники этого не ощущали. Всем было душно. со всех градом катился пот и под прорезиненными костюмами сбегал в сапоги. Никто не разговаривал - слышались только всплески шагов по полу старинного узкого тоннеля и журчание воды, там и сям стекающей струйками с потолка по кирпичным стенам на выложенный кирпичом пол. Впрочем, Корсаков слышал еще хриплое дыхание человека, шагавшего с ним рядом - командира специального отряда, в задачу которого входили разведка подземных коммуникаций, поддержание с помощью этих коммуникаций постоянного сообщения между опорными пунктами восставших и пресечение подземных передвижений правительственных войск. Еще несколько месяцев назад, наметив пункты центра столицы, подлежащие захвату, Корсаков создал специальный подземный отряд и поставил перед его командиром задачу разведать непрерывную подземную трассу, которая связывала бы между собой все намеченные объекты и в то же время как можно реже пересекалась бы с тоннелями так называемого 'второго метро' и прочими оборонными сооружениями, до сих пор находящимися под эффективным контролем военных и ФСБ. Как то ни странно, главную роль в выполнении задания сыграли деньги: на них удалось нанять нескольких человек из движения диггеров и под их руководством начать прокладку подземного маршрута,- по форме он должен был представлять собой изломанное кольцо. Движение диггеров оказалось неоднородным - кому-то из них платило правительство Москвы. а кто-то денег не получал и ненавидел своих коллег, продавшихся властям. Впрочем, как это часто бывает, загвоздка состояла лишь в количестве денег. Корсаков не ломал себе головы над тем, как заставить молчать своих подземных проводников, и не замышлял кровавых ликвидаций, поскольку, во-первых, ничего лишнего диггерам не говорили, а во-вторых, болтать лишнее было не в их интересах, если учесть их усердную и щедро оплачиваемую работу по подготовке выступления. 'Учтите, ребята,- сказал им Корсаков,- в курс наших дел я вас не ввожу - вам это ни к чему, но если в будущем начнется какое-нибудь разбирательство и вы станете много говорить не в нашу пользу, то мы заявим, что вы были полностью в курсе. Как-никак факт, то есть ваша помощь, налицо, как и ваши расписки в получении денег за конкретную работу'. Диггеры молча приняли его слова к сведению. Мало-помалу возглавляемому ими отряду удалось сомкнуть подземное кольцо, имевшее множество ответвлений к объектам, находившимся в стороне, и к запасным выходам. В силу того, что с оборонными и другими хорошо изученными подземными магистралями предполагалось пересекаться как можно реже, кольцо проходило по старым тоннелям дореволюционной постройки, по заброшенным подземным складам, по убранным под землю руслам речек и ручьев и даже по канализационным каналам. Даже на самой подробной схеме невозможно было отразить все бесчисленные повороты подземной трассы, все ее обходные движения и, наоборот, спрямления, когда из одного хода приходилось пробивать лаз в соседний, отделенный стеной или толщей грунта. По приказу Корсакова отряд день за днем раз за разом проходил всю трассу, с тем чтобы люди выучили ее наизусть и в боевой обстановке могли пройти по подземному кольцу за максимально короткое время. Кроме того, требовалось, чтобы каждый боец отряда при необходимости мог послужить проводником для спускающихся с поверхности боевых групп, перебрасываемых под землей к угрожаемым участкам обороны, и для групп снабжения. Для захвата Корсаков готовил такие здания, которые не соединялись со 'вторым метро' и другими специально проложенными подземными коммуникациями, поскольку по этим коммуникациям захваченные объекты можно было бы атаковать снизу. Корсаков понимал, что его людей слишком мало для того, чтобы выдерживать во многих пунктах натиск наступающих под землей правительственных отрядов особого назначения. Поэтому он старался свести до минимума количество пунктов, где такие столкновения были возможны, и на пересечениях своей подземной трассы с охраняемыми военными коммуникациями распорядился подготовить места для закладки управляемых фугасов, дабы взрывами преградить путь противнику.
Облицованный кирпичом тоннель подошел к концу. Лучи фонарей выхватили из мрака закругленный сверху проем, за которым, судя по неверным бликам, протекала подземная река. Повеяло сыростью, тиной и запахом гниения, послышались суетливые всплески - это вспугнутые крысы плюхались в воду. Луч скользнул по согнутой спине диггера, на мгновение задержавшегося в проеме, чтобы посветить фонарем направо и налево. Раздался громкий всплеск - это диггер спрыгнул вниз, и к проему вслед за ним подошел Корсаков. Упругие струи, сплетаясь и расплетаясь и маслянисто поблескивая в луче фонаря, безостановочно катились куда-то в непроглядный мрак, где луч упирался в зыбкую стену испарений. Диггер, загребая сапогами воду, уже шел вниз по течению, и отряд последовал за ним. Стена тумана шаг за шагом отступала перед светом фонарей, но тем не менее постоянно висела впереди. Корсаков то увязал в илистых углублениях, то проходил по твердым песчаным наносам, то порой наступал на что-то мягкое и упругое, и тогда тошнота
