чего начать. Толчок нужен, как потрясение, как воля судьбы. Только где его взять?
Не зная, где взять, Потемкин бродил по железной палубе, в холоде, тьме, одиночестве...
Луна, отцепившись от туч, засветила свой безразличный глаз, отразилась в воде и наполнила душу еще одной порцией холода.
«Ладно…» — передернул Потемкин плечами, и пошел к мужикам.
— А, Потемкин! Вот это верно! Согрей душу, а то нос уже синий!
— Да, — вздохнул, согласился Потемкин, — чуть-чуть… — и взял кружку.
— За жизнь, Потемкин! Бросай тоску, она до добра не доводит!
— Давай-ка, Мичурин, давай!
— А чего он Мичурин?
— Ну, раз с нами не пьет, а на палубе ходит, впотьмах, значит тоже — мечтатель!
— Мичурин — ученый; мечтатель — Уэллс.
— Да, пусть Вэлс, мечтатели так намечтают — всей страной разгребать приходится.
— Ну, мы тут не вся страна, свои...
— А ты разгребать собрался?
— Типун на язык!
Посмеялся Потемкин вместе с другими, согрелся и вышел.
— Теперь оживет! — одобрительно гукнул Завьялов. Широкой души человек, он любил наливать и смотреть, как выпивая меняются люди. Интересней всего наблюдать за теми, кто пьет не особенно много.
— Чтоб мы не спали… — шутливо сказал он Потемкину вслед.
— Чего это вдруг?
— Потемкин, ты видишь, ожил. Теперь, глядишь, песни петь станет.
— Да он спокойный...
— Посмотрим!
Луна стала чище и ярче. А водка, озорным, беззаботным настроем, бодрила и грела внутри. Скольжение света, цвета, теней и тьмы по речному зеркалу, в полный восторг приводило взгляд, если считать взгляд Потемкина, взглядом художника!
И тут он увидел по курсу: в лунной дорожке — активную, стреловидную тень. И разводы по сторонам. Зверь плывет, очень крупный — лось!
— Мужики! — покатился Потемкин в кубрик, — Как вы насчет охоты?
На палубу вышли все.
— Да, мужики, — приглядевшись, заверил Зойнуллин, — сохатый плывет!
— Ясно дело, сохатый, — поддакнул Пауткин, — Олень только стадом плывет. Потемкину, видишь, не зря наливали — он и закуски подгреб!
— Да, на всех хватит! — сказал капитан. И сняв со щита, дал Потемкину в руки, кайло.
Заглушили мотор Лодку на воду.
Двое — на весла. Двое — для подстраховки, в корму. В носовую часть, бригадир, не колеблясь. — Ты трезвый! — поставил Потемкина.
Зверя настигли — вот он! В полутора метрах. Сопит, глаза на варягов косит. Но не так, — успел различить Потемкин, — не со страхом — свирепо смотрит! «Господи! — замер Потемкин, — Дела!». Не тот зверь, на которого шли в атаку!
Подмога в корме — далеко; гребцы — спиной. Никто, ничего не успел понять, а у Потемкина времени — только мгновение: морда уже в полуметре. Медвежья! Поздно — сама по себе, рука твердо накрыла цель. Успел пожалеть Потемкин, что не топор в руках, — длинным лезвием трудно прицелиться. А к цели гнала боязнь показаться трусом.
Лезвие грянуло зверю в лоб. Забурлила, хлынула в воду кровь. Зверя накрыло лодкой — она по инерции все еще шла в атаку.
Зверь взревел. Хряснул в борт, у кормы — где подмога сидела. Лодка ракетой взметнулась вверх, завалилась на бок и перевернулась вверх дном. Покрытая черным небом река приняла в ледяные объятия всех…
— Твою мать! — закричали на катере, — Ванька, быстро, круги! Все давай, все на воду!
Полетели круги на веревочных длинных фалах.
Мокрые, в телогрейках и сапогах, мужики были подтянуты к борту и подняты вверх.
— Пятеро. Все! — прохрипел капитан Адольф, — Вниз, пока живы, бегом! Слава богу, что живы!
Стучащие челюсти заполонили кубрик.
— Зверобои! Охотники хреновы! — оценил капитан, — Живы — да черта ли с вами будет?
Налив каждому, стал разбираться.
— Да оно ж, — пояснил Пауткин, — Зверь-то не тот оказался…
— Это как? Как не тот! А какой?
— А, — медведь … — сообщил, не меняя тона, Пауткин. Тихонько вздохнул, поглядел в опустевшую кружку, — Мы чуть было только к нему а он — на тебе! Понужнул со всей дури! А дури в нем — центнеров пять, не меньше!
— Потемкин! — прошипел капитан, — Ты же был трезвый! Ты что мне про лося гнал? Обманывал? Специально обманывал? Погоди, ты в конторе еще отвечать мне будешь!
— Что ты, Адольф, — возразили мужики, — какой специально! Темень такая — медведь проплывает, кобыла — один черт, в одно рыло…
— В шарах ваших темень, а тут, — постучал капитан в лоб Пауткина, — тут мозги должны быть! Это ж кайло! Кайло — с ним мозгами работать надо! А вы … Кобыла, рыло… А где кайло? Потемкин, кайло утопил? Новое мне принесешь! Понятно?
Капитан перешел к мотористу:
— А ты — вперед! Заводи мотор, включай прожектор. Будем лодку искать.
— А ты ведь, Георгий, кажись попал?! Пробил черепуху зверине! — сказал Пауткин. — Пропадет зверь ни за что...
— Нас пожалей, — хмыкнул, смеясь, бригадир.
Зрелище было: как курицы мокрые, все поскидали с себя мужики. Одеяла, холстинки, одежки Адольфа и Вани — все, что нашли сухого — все на себя. Тельняшки и свитера, — в роли брюки. Пауткин скатертью на спину прикрутил подушку — фуфайка, без рукавов...
Плотно друг к другу сидела компания — так теплее.
— Не рыпаться больше до дому! Тепло берегите, легкие: а ну, не дай бог, пневмония!
— Медведь, говорят, от испуга дохнет. «Болезнь медвежья»…
— Выйди, да посмотри. А вдруг?
— А чего? Моторку возьму завтра утром, собак, да приеду. Не утонет же, и далеко не уйдет. В голову ранен, кровь потерял. Догоним!
— На свежану пригласишь?
— Конечно!
На верху грохотали ногами и двигали тяжести. Зверем рычал, прогоняя по корпусу дрожь, мотор. Катер ложился на курс.
Как член экипажа, Ваня должен был, после запуска сбегать вниз, к мотору — сделать контроль. А он?
— Да что я, — сказал он, — мотора не знаю?!
Пришел к мужикам и поставил кружку.
— С пульта завел, не с пускача. Сжатым воздухом…
— Значит, добрый ты моторист! Другие веревкой пускают. А ты — молодец! Ну, быть добру!
— Быть добру! — согласился Ваня.
И все в этот миг убедились, что под счастливой звездой моторист родился!
В ужасе, пулей влетел, не считая ступеней, Адольф. Прогремела, со звоном, во след крышка люка.
Рев, хруст и скрежет, метались вверху, в капитанской рубке. «Вот те, на! — понял каждый, — Не
