свечи перед образом Богородицы и горячо помолился о тех несчастных, кто уже погиб, и о тех, кому еще предстоит погибнуть, прежде чем будет положен конец этому кошмару.
Де Пейн был рад тому, что занят настоящим делом, и остро воспринимал все происходящее вокруг. Они проехали мимо мрачной Ньюгейтской тюрьмы, близ которой безумец «беседовал» с болтающимся на виселице трупом. А рядом старик со старухой плясали под звуки волынки, на которой играл мальчик, — они надеялись заработать монетку или корку хлеба. Проехали мимо скопища уличных девок на перекрестке улочек, носивших подходящие названия: Туннель Любви и Лабиринт Сокровенных Пещерок. Поблизости стояли, заложив за пояс большие пальцы, сутенеры в шапках из крысиных шкурок; они шарили взглядами то по своим подопечным, то по возможным клиентам. У входа в харчевню «Заплечных дел мастер» стояла клетка с умалишенным: привратник тыкал ему под ребра палкой, и тот плясал на потеху прохожим. Неподалеку стоял разносчик воды, забитый в колодки, с повешенным на шею колокольчиком: его уличили в продаже грязной воды. Все это примечал острым глазом де Пейн, не выпуская из памяти лицо человека, встретившегося за три улицы до того, а еще и смутную фигуру, скрывавшуюся в тени, когда они выезжали с орденского подворья. Эдмунд поднял голову и встретился взглядом с человеком, смотревшим на него из открытого окна харчевни. Глаза незнакомца были затенены капюшоном, отчего он напоминал филина. Рыцарь был уверен, что уже видел где-то этого человека — впрочем, что за беда? Дело шло к развязке, а его надежно защищал Гастанг с нанятым отрядом.
Так они ехали все дальше и дальше, приостановившись лишь тогда, когда их путь пересекли повозки бродячих актеров — такие труппы теперь разъезжали от одной приходской церкви к другой, давая представления на сюжет Страстей Господних. Актёры в повозках были уже наряжены для предстоящего действа: Ирод в ярко-оранжевом парике, с такими же усами и бородой; римские солдаты в кожаных доспехах шли за повозкой, полной ангелов в грязно-белых балахонах, с золотистыми шнурами в волосах; дальше ехала Саломея, держа блюдо с отрубленной головой Иоанна Крестителя — с головы капала кровь. Лишь только повозки освободили дорогу, кавалькада продолжила путь к воротам Олдгейт и дальше, на старую римскую дорогу, ведущую на север, в графство Эссекс. Скакали быстро, целеустремленно, не обращая внимания на стужу. Поля по обе стороны дороги покрывал искрящийся лед. Меж чёрных голых ветвей деревьев, на которых густо сидели такие же черные вороны, вились серебристо-серые клубы тумана. Отряд галопом проносился через темные промозглые деревушки, настрадавшиеся и от жестокостей войны, и от безжалостной зимы. Из хижин, выпрашивая кусок хлеба, выползали крестьяне с посеревшими лицами, с отрешенными взглядами. Встречались всадникам и церкви, двери которых были сорваны с петель, а вдали они разглядели поднимающийся к небу зловещий столб черного дыма. Но было и нечто новое. Де Пейн улавливал перемены не только в погоде — уже пробивались из земли живучие ростки первых весенних цветов, — но и в том, что появились признаки наступившего мира. На дорогах не было колонн марширующих воинов, зато хватало купцов и коробейников, лудильщиков и пилигримов. Поля были вспаханы. Катились по большим трактам телеги со всякой снедью. Проносились на выносливых скакунах королевские гонцы. Открылись харчевни и постоялые дворы. На перекрестках дорог, на рынках, с церковных папертей и у древних святилищ оглашали манифест Генриха Плантагенета о мире. Гастанг шепотом сообщил, что король Стефан занемог, он при смерти, а единственный оставшийся сын его, Вильям, прикован к постели: он непонятно как свалился с коня и сломал ногу, катаясь в предместьях Кентербери. Так что на сегодняшний день Генрих, несомненно, набирал силу.
Они расположились на очередной ночлег в небольшом монастыре, где благочестивые братья с радостью предложили им за умеренную плату ужин и кров в гостевом доме, а на следующее утро, ближе к полудню, отряд уже подъезжал к Борли. Барский дом стоял на небольшом холме, окруженный палисадом и сухим рвом, с внутренней стороны которого был насыпан земляной вал. Въездные ворота покосились, а парадный двор был завален мусором, черепками горшков, обломками сундуков и комодов. Полуживые куры клевали что-то на земле, с загаженных насестов то и дело взлетали голуби, а у затянутого тиной пруда гоготали гуси. Сам дом явно был выстроен на месте прежнего каменного жилища — на старом фундаменте были возведены стены из оштукатуренных бревен. Теперь эта постройка понемногу разрушалась. Дверь висела на кожаных петлях, оконные ставни вообще были сорваны, а в покатой соломенной крыше зияли прорехи.
Де Пейн спешился и вошел в темную прихожую. Отвратительное зловоние заставляло сдерживать дыхание, а покрытые слоем грязи стены оскорбляли взор. Рыцарь подавил внезапную дрожь. Было во всем этом нечто, навевавшее невыразимый ужас, словно в глубине мрачного запущенного дома затаилось зло. То же самое чувство испытали и Гастанг, и Парменио. Никто не захотел оставаться внутри, все вышли на свежий морозный воздух.
— Странно, — произнес де Пейн. — Укрепленный особняк так запущен и заброшен, и это в военное время!
Наверняка здесь должны были укрываться люди: крестьяне, преступники, наконец. — Он попросил воинов обыскать надворные постройки.
— А что мы здесь ищем-то? — спросил Гастанг.
— Что-либо странное, — ответил де Пейн. — Что-то такое, чего здесь быть не должно.
Воины отряда с шутками и прибаутками бросились выполнять приказ, довольные, что уже не надо трястись по обледеневшим дорогам, но по мере поисков настроение этих закаленных бойцов стало быстро меняться. Ими овладело беспокойство, желание побыстрее убраться отсюда; они стали громко обсуждать, где разбить лагерь для ночлега. Обыск дворов и построек продолжался, и вот один воин подбежал к де Пейну, ожидавшему у надвратной башни.
— Здесь недавно кто-то побывал. — Наемник махнул рукой в противоположную сторону двора. — В конюшне свежий навоз. А в маленькой кухоньке остатки обеда.
— Это Беррингтон и Майель, — чуть слышно сказал де Пейн. — Должно быть, они здесь ночевали.
Быстрым шагом подошел Парменио и потянул де Пейна за плащ.
— Идем! Я тебе кое-что покажу.
Они прошли через весь двор к маленькой часовне, точнее сказать, это был обычный амбар с пристроенной звонницей. Это строение с узкими, как бойницы, окошками и могучими потолочными балками почернело от времени, каменные плиты пола наполовину стерлись. Гулкое эхо жило в этом унылом месте среди населяющих его призраков. Парменио уже зажег взятые из привезенных запасов свечи и фонари. Свет, однако, был бессилен развеять царившее здесь уныние, позволяя рассмотреть лишь облупившиеся настенные фрески и картины с растрескавшейся краской. Генуэзец провел Эдмунда в полукруглое святилище, сложенное из кое-как обожжённого кирпича, пол которого, однако, был выложен плиткой. В центре возвышался деревянный алтарь. Парменио отодвинул его и поставил на пол две свечи, что позволяло рассмотреть черные пятна на полу.
— Костер разводили, — прошептал Парменио, — и совсем недавно. Жгли дерево и древесный уголь, и вот, посмотри… — Он поднёс свечу к одной из стен и указал пальцем на темное пятно у ее основания.
— Кровь, вне всяких сомнений.
Де Пейн опустился на корточки.
— Здесь были Майель и Беррингтон, — сказал Парменио.
— И с ними, — невесело усмехнулся рыцарь, — сам Уокин.
Глава 13
ФОРТУНА ТЕМ ВРЕМЕНЕМ ПОКАЗАЛА СЕБЯ КАПРИЗНОЙ И ПЕРЕМЕНЧИВОЙ ПО ОТНОШЕНИЮ К ОБЕИМ СТОРОНАМ…
Де Пейн осмотрел и ощупал темное липкое пятно, тихонько пробормотал молитву и пошел по центральному нефу к выходу — шаги отдавались гулким эхом, как удары в барабан. В колеблющемся свете казалось, что вырезанные на капителях толстых круглых колонн ангелочки косятся на него с недоброй усмешкой. Эдмунд остановился на выщербленном пороге и вгляделся в кладбище, неухоженное, заросшее папоротником и сорными травами до такой степени, что уж почти не видны стали обглоданные ветром
