— А ведьму Эрикто знаешь?
— О, я слышал это имя, слышал всякие рассказы и байки. Этим именем можно напугать кого хочешь, а больше и не знаю ничего.
— Что скажешь о Ричарде Беррингтоне, хозяине усадьбы Брюэр в Линкольншире?
— Господин мой, о нем я ничего не знаю. Видел краешком глаза его самого и его сестру, когда они приехали сюда. Мы с товарищами спрятались в зарослях и наблюдали за тем, как они уезжают. Клянусь, до этого я Беррингтона не видел и ничего не слыхал о нем. — Могильщик сделал большой глоток. — Да всё равно, война-то шла себе и шла. Мандевиля убили. В Эссекс и другие графства на востоке пришли королевские войска. Мы с товарищами перебрались в лес. Стали людьми вне закона. Так жить тяжело, вот мы и вернулись сюда. — Он коротко рассмеялся. — Мы оказались вроде как хранителями этой усадьбы. Теперь вот Генрих Плантагенет повсюду объявил, что войны больше нет. Может, усадьбу заберут у храмовников и отдадут кому-нибудь. А новый хозяин всё почистит, освободит от скверны, да и освятит заново.
Могильщик жадным взглядом следил за золотым, который де Пейн все время вертел в пальцах. Рыцарь протянул ему монету и решил довериться этому человеку. Что выиграет Могильщик, солгав ему? Де Пейн прямо рассказал, в каких преступлениях обвинили Уокина, что тот бежал и, возможно, вернулся в Англию. Могильщик слушал всё это, не скрывая изумления.
— Быть такого не может! — воскликнул он. — Или Уокин носил в своем теле две разных души, или же под его именем действовал кто-то другой. Можно попросить тебя описать, как выглядел тот Уокин, которого ты знал?
— Я не знал его. — Де Пейн пожал плечами. — К тому же внешность можно изменить. Ладно, оставим это. Если хотите, можете вступить в наш отряд.
Могильщик отрицательно покачал головой.
— Хранители — так мы себя называем. Я останусь здесь. — Он поднялся, пожал рыцарю руку и заковылял прочь.
Вошли Гастанг и Парменио, стали обсуждать рассказ Могильщика. Оба были весьма удивлены. Гастанг тоже подумал, не жили ли в теле Уокина сразу две души. Они как раз решали, в какой части усадьбы расположиться на ночь, как в комнату вбежал стражник из свиты Гастанга и сказал, что на это надо посмотреть. Все выскочили из кухни и бегом пересекли двор. В гаснущем свете дня старая церквушка казалась ещё более зловещей, чем днём. Запущенное кладбище выглядело потусторонним, призрачным, лишь зловещие звуки оживляли его.
— Ваш гость… — выдохнул стражник, показывая дорогу и отводя рукой колючие побеги ежевики. — Он вернулся к своим товарищам, они развели костер… — К этому времени де Пейн со спутниками уже обогнули заросли колючего утесника и через пролом в стене вошли на кладбище. За деревьями на другом его конце замерцал огонёк. — Я просто хотел проявить участие, — бормотал стражник. — Видно было, что они голодны, к тому же одного из них вы, сэр, приняли… — Он умолк.
Они прошли под деревья и оказались на краю маленькой полянки. Костер теперь еле теплился, а возле него лежали лицом вниз два трупа — Могильщик и один из его товарищей. Между лопатками у каждого торчала отвратительная короткая арбалетная стрела, вошедшая глубоко, по самое оперение, рты умерших были залиты густой кровью — это они выдохнули воздух в последний раз, когда отлетала душа.
— Но ведь их было трое! — сказал Парменио, глядя вокруг.
Де Пейн выпрямился.
— Третий, наверное, был человеком Уокина, соглядатаем. Он убил Могильщика за то, что тот рассказал нам, а потом забрал себе золотой. Но он пеший, так что мы его быстро нагоним. — Рыцарь зашагал меж деревьев, сквозь сгустившиеся сумерки, отчетливо слыша раздающиеся вокруг звуки, от которых мурашки бегали по коже.
День заканчивался, надвигалась ночная тьма, а с нею и весь тот ужас, которым дышали окрестности. Де Пейн припомнил старинную молитву, закрыл глаза и горячо зашептал:
— Господи, укрепи меня на весь день, пока не удлинятся тени, и не падет вечер, и не затихнет мирская суета, и не успокоится лихорадка забот, и не завершится работа. Тогда же, Господи, ниспошли мне в неизреченной милости Твоей надёжный кров, благочестивое отдохновение и долгожданный покой душевный…
Через пять дней непрерывной скачки они добрались до Брюэра. Де Пейн хотел во что бы то ни стало нагрянуть туда неожиданно. В дальнем конце узкой ложбины, прорезавшей унылую и голую вересковую пустошь, на невысоком холме, стоял господский дом. Склоны ложбины поросли густым лесом, и деревья подступали вплотную к извилистой дороге, которая заканчивалась у ворот усадьбы, окруженной рвом и высокой стеной. Солнце не показывалось из-за плотной завесы облаков, всюду витал легкий туман, то почти исчезавший, то вдруг густевший. Вокруг царило безмолвие, нарушаемое одним только шелестом вороньих крыльев над заиндевевшими ветвями деревьев и прибитой морозом травой. Тонкие как игла лучики света, пробивавшиеся из окон усадьбы, служили удобным ориентиром отряду. Всадники проехали по опущенному подъемному мосту, через хорошо укрепленные ворота, и оказались на просторном мощеном дворе. Беррингтон, Майель и Изабелла вышли навстречу — их предупредил караульный, завидевший со своей вышки отряд, когда он был уже почти у ворот. Все трое выглядели удивленными, но приветствовали прибывших весьма сердечно. Впрочем, Беррингтон, произнесший целую приветственную речь, держался как-то неуверенно. Изабелла казалась усталой, под глазами у нее залегли темные круги. Майель, закутанный в плащ чуть не до носа, был, как всегда, насмешлив, его изборожденное морщинами бородатое лицо то и дело кривилось в усмешке, однако взгляд был настороженный, словно у волка, высматривающего добычу. Гостям предложили выпить и закусить с дороги, но те вежливо отказались. Возгласы удивления раздались было, когда Беррингтоны и Майель присмотрелись к новому облику де Пейна, а за ним увидели Гастанга с наёмным отрядом. Но это не помешало им изображать хлопотливых и гостеприимных хозяев.
Де Пейну и его спутникам показали владения. Брюэр был большой усадьбой, с собственной часовней, всевозможными службами, даже с маленькой фермой. Наконец, их пригласили в светелку над главным залом — вытянутую в длину комнату с обшитыми деревом стенами, завешенными разноцветным полотном; с потолочных балок свисали знамена и хоругви, а выложенный плиткой пол устилали теплые ковры. В очаге весело потрескивал огонь. Факелы вдоль стен и свечи заливали комнату светом. Уже был спешно накрыт великолепный стол на возвышении, на столе поблескивали многочисленные блюда и канделябры. За ширмой находилась кухня с печами и вертелами, оттуда истекали соблазнительные ароматы. Де Пейн тихонько обменялся несколькими словами с Гастангом, а затем, в ходе дежурного светского разговора с поневоле радушными хозяевами, выяснил, что Беррингтон прибыл сюда в сопровождении шести своих наемников. Вышло так, что всех прежних слуг, работавших в усадьбе в его отсутствие, он прогнал, а на их место нанял новых слуг и поваров с поварятами — всего пять человек. Беррингтон усадил де Пейна, Парменио и коронера за стол и хлопнул в ладоши, вызывая слуг. Он сильно нервничал, как заключил де Пейн, и его сестра тоже; даже насмешнику Майелю становилось все больше не по себе. Слишком мало у них было времени, чтобы подготовиться и договориться между собой. Эта зловещая троица считала его наивным, глупым, даже безмозглым — этаким безрассудным рыцарем, готовым очертя голову устремиться туда, куда они его толкали. Что ж, было, было и прошло.
Де Пейн положил перевязь с мечом и кинжалом на пол рядом с собой и сразу поймал встревоженный взгляд Беррингтона, адресованный Изабелле. Снаружи послышался шум: это пробились к светелке стражники Гастанга и лондонские наемники. Изабелла засуетилась, подала вино. Де Пейн бросил многозначительный взгляд сначала на Парменио, потом на Гастанга. Все готово! Сюда, в эту жарко натопленную, пропитанную ароматами светёлку с весело потрескивающим очагом и уютно мерцающими свечами, долетел вопль из далекой раскаленной, полной опасностей пустыни и от залитых безжалостным солнцем ворот Триполи, где он повернул коня навстречу скользнувшим к нему убийцам.
— Эдмунд! — Изабелла не скрывала своей тревоги.
Воины Гастанга теперь выстраивались в светелке, а со двора и из холла доносились вопли и окрики.
— Эдмунд! — Майель привстал, жадно поглядывая на свою перевязь с мечом, оставленную на крюке
