Лорд Фезерстон отступил назад с поклоном, который ему самому казался весьма галантным, и улыбнулся.
Воистину, для того чтобы очаровать любого мужчину, Селесте достаточно было один раз взглянуть на него.
– Глупый старый гусак, – прошипел Трокмортон.
Патриция пропустила его замечание мимо ушей и спросила, не сводя глаз с Селесты:
– Какая хорошенькая. Кто она?
– Это мисс Селеста Милфорд. Она только что вернулась из Парижа.
– Ах, из Парижа. Тогда понятно, почему она так одета, – благоговейно прошептала Патриция. – У нас в Англии такого еще не носят. – Она слегка замялась и нерешительно добавила: – Если позволите, я хотела бы спросить… Мне говорили, что эта девушка пользуется вашей благосклонностью.
Трокмортон едва не вздохнул вслух от облегчения. Его труды не пропали зря, и Патриция вполне уверена в том, что Эллери не имеет к Селесте никакого отношения.
– Вы сами сказали, что она хорошенькая, – спокойным тоном ответил Трокмортон.
Они повернули за угол изгороди и на время потеряли Селесту из вида, но Трокмортон продолжал уверенно двигаться вперед. Теперь дорожка пошла вверх, к идиотским развалинам фальшивого замка, стоявшим на вершине холма. Да, не таким планировал Трокмортон появление Селесты в высшем свете. Ему представлялось, что они будут стоять рука об руку и он будет важно представлять Селесту одному гостю за другим. Селеста должна была почувствовать, какая высокая ей оказана честь, и быть на седьмом небе от того, что внимание мужчин приковано к ней, возможной соблазнительнице и русской шпионке, а не к бедной Патриции, в честь которой, собственно, и был устроен этот прием.
Трокмортон покосился на девушку, спешащую рядом с ним.
– Вам понравился прием, Патриция?
– Что? Да… Очень мило, конечно, только вот Эллери…
Боже, как у нее задрожала нижняя губка!
– Да. Очень стыдно и за клубнику, и за второй нелепый случай…
Патриция негромко ахнула.
«Какая она открытая, ранимая, тонкая, – подумал Трокмортон. – Ей нужно учиться владеть собой, если она хочет выжить в волчьем логове, которое у нас зовется высшим светом».
– Что это за второй случай? – спросила Патриция. Трокмортон расправил плечи, предусмотрительно полез в карман за носовым платком и ответил:
– Эллери упал и немного расшибся, больше ничего.
– О боже, – прошептала Патриция, оглядываясь назад. – Я должна пойти к нему.
– Он не захочет говорить с вами. Только через дверь. Но… Да, чуть позже вы, пожалуй, сможете навестить его. – Трокмортон никак не мог решить, как ему вести себя с этой девушкой, по уши влюбленной в Эллери и мечтающей выйти за него замуж. Не ухаживать же за ней! – Мой бедный брат наверняка чувствует себя сейчас таким одиноким и забытым всеми…
Трокмортон слегка улыбнулся, представив себе, сколько хлопот ожидает Эллери с Патрицией, глаза которой всегда на мокром месте.
«Пускай и он слегка помучается», – не без злорадства подумал он.
– Вы сказали, что он… что он не хочет видеть меня? – раздался трагический шепот Патриции.
– Но он поговорит с вами.
– В таком случае, я отправляюсь к нему, – решительно заявила она.
– Только после чая, – поспешно сказал Трокмортон. – Ведь прием устроен в вашу честь.
Селеста и ее компания по-прежнему были не видны, но явно находились где-то рядом, потому что даже сквозь густую изгородь до Трокмортона долетали веселые голоса и звонкий смех. Затем они завернули за угол, оказались на открытом пространстве, и Патриция закричала так же громко и восторженно, как это делала Кики:
– Качели! До чего я люблю качаться на качелях! «Она совсем еще ребенок», – с грустью подумал Трокмортон.
Патриция выдернула руку и бросилась вперед.
Над ровной площадкой, привязанные прочной веревкой к вершинам двух деревьев, висели выкрашенные белой краской качели – мечта любого ребенка. Даже Трокмортон и тот обожал в детстве качаться на качелях.
Сейчас на качели взбиралась Кики – слегка растрепанная, с горящими от счастья глазами.
«Как Селеста собирается объяснять ее происхождение?» – в который уже раз с беспокойством подумал Трокмортон.
Он перевел взгляд в сторону и увидел свою дочь. Пенелопа спокойно стояла, сложив перед собой руки, и терпеливо дожидалась своей очереди. У нее были отцовские прямые волосы и такие же, как у него, карие глаза. Впрочем, и от матери она кое-что унаследовала – белую матовую кожу и тонкую грациозную фигурку. Смерть Джоанны потрясла устои, на которых держалась их семья, до самого основания. Пенелопа стала потерянной, несчастной, а затем и вовсе закрылась в собственной скорлупе и как-то сразу повзрослела.
Правда, с появлением Кики Пенелопа немного ожила и снова научилась смеяться и шалить.
