младенца, щеками, и его молодая жена приблизились к Фредерике. Герберт передвигался с трудом, опираясь на палку. Восемь месяцев назад на скачках в Шантильи он сломал себе ногу и несколько ребер. Генерал не преминул заметить, что, если бы не этот несчастный случай, едва не стоивший жизни его сыну, оба они были бы в Дубровнике.
— Я бы тоже, отец, поехала с вами! — воскликнула княгиня с пафосом, который так не шел к имени Колетта, к ее маленькому носику, к шапке взбитых кудряшек, не вязался со всем ее видом — видом умной кошечки-игруньи.
Королева не могла не улыбнуться и дружелюбно протянула ей руку. Христиан, покручивая ус, рассматривал с жадным любопытством, с живым интересом любителя эту вертлявую парижанку, всю в рюшах и воланах, эту хорошенькую модную птичку с длинными, переливчато блестевшими перьями, чья разряженная миловидность выигрывала рядом с крупными чертами и величавой осанкой Фредерики. «Где этот чертов Герберт подцепил такую игрушечку?» — подумал было Христиан; он уже втайне завидовал своему другу детства — этой дубине с глазами навыкате, с расчесанными по-русски на прямой пробор и приглаженными волосами, с низким и узким лбом, но затем ему пришло на ум, что ведь подобный тип женщин, редкий в Иллирии, в Париже встречается на каждом шагу, и это его окончательно примирило с изгнанием. Притом оно, конечно, долго не продлится. Республика скоро надоест иллирийцам. На чужбине ему придется пробыть месяца два-три, не больше, и эти королевские каникулы нужно провести как можно веселее.
— Знаете, генерал, — заговорил он со смехом, — мне уже предлагали купить здесь дом... Сегодня утром к нам заезжал какой-то англичанин... Обещал подыскать роскошный, заново отделанный особняк со всей обстановкой, с лошадьми, с экипажами, с бельем, серебром, с целым штатом прислуги, — подыскать в течение сорока восьми часов и в любом квартале.
— Я знаю вашего англичанина, государь: это Том Льюис, агент по обслуживанию иностранцев...
— Да, как будто... что-то в этом роде... Вы имели с ним дело?
— А как же! Том приезжает в своем кебе ко всем иностранцам, прибывающим в Париж... Однако я желаю вам, государь, чтобы дальше ваше знакомство не пошло...
То сосредоточенное внимание, с каким князь Герберт, едва заговорили о Томе Льюисе, принялся рассматривать ленты на своих открытых туфлях и полоски на шелковых чулках, а также беглый взгляд, брошенный княгиней на мужа, дали понять Христиану, что в случае надобности он вполне может обратиться к ним за справками о знаменитом дельце с Королевской улицы. А впрочем, на что ему услуги агентства Льюиса? Ни дом, ни выезд ему не нужны, — на несколько месяцев, которые им предстоит пробыть в Париже, нет смысла выбираться из гостиницы.
— Вы согласны со мной, Фредерика?
— Да, конечно, так будет благоразумнее, — ответила королева, хотя в глубине души она не разделяла ни иллюзий своего супруга, ни его пристрастия к временным пристанищам.
Но тут позволил себе поделиться своими соображениями старик Розен. Жизнь на чемоданах роняла, по его мнению, достоинство иллирийского царствующего дома. Париж сейчас полон изгнанных самодержцев. И все они живут широко. У вестфальского короля на Нейбургской улице великолепный дом с пристройкой, где помещается его канцелярия. Особняк галисийской королевы на Елисейских полях — это настоящий дворец, обставленный с царской роскошью и с царским размахом. У палермского короля дом — полная чаша в Сен-Мандэ, чуть не целый конный завод и батальон адъютантов. Какой-нибудь герцог Пальма — и тот устроил в своем домике в Пасси нечто вроде королевского двора, каждый день у него за столом пять-шесть генералов.
— Ну да, ну да... — нетерпеливо повторял Христиан. — Но тут есть разница... Они уже не уедут из Парижа. Это решено окончательно, а мы... Кроме того, друг Розен, у нас есть еще одна важная причина не покупать дворца. У нас там все отняли... Несколько сот тысяч франков у Ротшильдов в Неаполе да еще наша любимая диадема, которую госпожа Сильвис провезла в картонке из-под шляпки, — вот все, что у нас осталось... Представляете себе? Маркиза шествует в изгнание пешком, едет морем, по железной дороге, в экипаже — и не расстается со своей драгоценной картонкой. Это было до того потешно, до того потешно!..
Врожденное легкомыслие взяло в Христиане верх: он смеялся над своими злоключениями так, как если бы это было в самом деле что-то необыкновенно потешное.
Но герцогу было не до смеха.
— Ваше величество! — заговорил он в таком волнении, что задрожали все его старческие морщины. — Вы только что оказали мне честь, выразив сожаление, что так надолго отстранили меня — вашего советника и наперсника... Раз вы об этом сожалеете, то я прошу вас об одной милости: на время вашего изгнания назначьте меня снова на ту должность, какую я занимал при ваших величествах в Любляне, — назначьте меня начальником вашей гражданской и военной свиты!
— Каков честолюбец! — весело воскликнул король и ласково добавил: — Да никакой свиты более не существует, милый мой генерал!.. У королевы духовник и две горничные... У Цары гувернантка... Я взял с собой Босковича, чтобы он вел мою корреспонденцию, и Лебо, чтобы он меня брил... Вот и все...
— В таком случае, ваше величество, у меня будет к вам еще одна просьба: не возьмете ли вы моего сына Герберта к себе в адъютанты, а здесь присутствующую княгиню — в лектрисы и фрейлины при королеве?..
— Я лично, герцог, ничего не имею против, — сказала королева и улыбнулась Колетте обворожительной улыбкой, а Колетта пришла в восторг от своего нового звания.
Король отнесся к назначению князя адъютантом не менее благосклонно, чем королева к назначению княгини фрейлиной, и князь в знак благодарности очаровательно заржал — эту привычку он усвоил в скаковых конюшнях.
— Завтра я представлю вам на подпись все три назначения, — заявил генерал тоном почтительным, однако властным, указывавшим на то, что он уже приступил к исполнению своих обязанностей.
В былое время король постоянно слышал этот голос и этот оборот речи, но только в иной, гораздо более торжественной обстановке, и сейчас на лице у короля появилось унылое, тоскливое выражение, однако он тут же утешился, взглянув на княгиню, сразу похорошевшую от радости, — так всегда преображаются женские личики с неопределенными чертами, вся прелесть которых в скользящей по ним и вечно меняющейся дымке. Вы только подумайте: она, Колетта Совадон, племянница богатого виноторговца из Берси, — и вдруг фрейлина королевы Фредерики! То-то будет разговоров в аристократических салонах на улице Варен, на улице Св. Доминика, куда брак с Гербертом Розеном открыл ей доступ в дни больших приемов, но где она все же не могла бывать запросто! Ее небогатое светское воображение уже витало при некоем фантастическом королевском дворе. Она мечтала о визитных карточках, которые она закажет, о новых туалетах, о платье иллирийских национальных цветов и о таких же лентах в гривах у лошадей... Но вдруг до нее донеслись слова короля.
— Это наш первый обед на чужбине... — говорил он Розену с полушутливой высокопарностью. — Я хочу, чтобы он прошел весело, в кругу наших друзей.
Заметив, что это неожиданное приглашение озадачило герцога, он спохватился:
— Ах да, верно, этикет, приличия!.. Черт возьми! За время осады мы от всего этого отвыкли, министру нашего двора придется ввести много преобразований... Но только я прошу начать вводить их завтра, а не сегодня.
В эту минуту метрдотель, настежь распахнув двери, возвестил их величествам, что обед подан. Княгиня с торжествующим видом встала и уже собиралась взять под руку Христиана, но тот предложил руку королеве и, не обращая внимания на гостей, повел ее в столовую. Что бы он ни говорил, а придворный церемониал, как видно, не был им погребен в казематах Дубровника.
В столовой сразу почувствовался переход от солнечного света к искусственному освещению. Несмотря на люстру, канделябры, две большие лампы, стоявшие на буфетах, в комнате было темно, — дневной свет, раньше времени грубо изгнанный отсюда, как бы накинул, уходя, на предметы чуть колышущийся покров полумрака. Общее гнетущее впечатление усиливал обеденный стол, выбранный после долгих поисков, — искали по всей гостинице такой, который удовлетворял бы требованиям этикета, но его длина не соответствовала количеству приборов; на одном конце стола сели рядом король с королевой, а по бокам и напротив — никого. Маленькая княгиня Розен преисполнилась изумления и восторга. Она
