девочки.
Она знала весь фабричный обиход: час, когда звонили в колокол и уходили рабочие; субботнюю выдачу заработной платы, когда лампочка кассира горела до позднего вечера; долгие воскресные дни с закрытыми мастерскими, потухшими печами и глубокой тишиной, позволявшей ей слышать голосок мадемуазель Клер, которая играла и бегала по саду со своим кузеном Жоржем. Интересующие ее подробности она узнавала от Рислера.
— Покажи мне окна гостиной, — просила она его. — А где комнаты Клер?..
Рислер, в восторге от такой необыкновенной симпатии к милой его сердцу фабрике, объяснял девочке расположение построек, указывал ей сверху мастерские, где печатают, золотят и красят, рисовальный зал, где работал он сам, помещение для паровых машин, откуда подымалась огромная труба, покрывавшая копотью все окрестные стены и не подозревавшая, конечно, что чья-то маленькая жизнь, приютившаяся под соседней крышей, переплетала свои самые сокровенные думы с ее могучим дыханием неутомимой труженицы.
Но настал день, когда Сидони проникла наконец в этот рай.
Г-жа Фромон, которой Рислер часто говорил о миловидности и уме своей маленькой соседки, попросила его привести девочку на детский бал, устраиваемый ею по случаю рождества. Сначала г-н Шеб ответил сухим отказом. Уже тогда эти Фромон ы, чье имя не сходило с уст Рислера, раздражали, унижали его своим богатством. К тому же дело шло о костюмированном бале, а г-н Шеб — он-то ведь не торговал обоями! — не располагал такими средствами, чтобы нарядить свою дочь какой — нибудь там попрыгуньей. Но Рислер настоял, заявив, что берет все расходы на себя, и, не откладывая в долгий ящик, занялся эскизом костюма.
То был памятный вечер.
В комнате г-жи Шеб, заваленной материей, булавками и всякими мелкими принадлежностями туалета, под руководством Дезире Делобель наряжали на бал Сидони.
В короткой юбочке из красной в черную полоску фланели девочка казалась выше ростом; прямо и неподвижно стояла она перед зеркалом во всем блеске своего наряда. Она была прелестна. Корсаж с бархатными переплетами, зашнурованный на белой шемизетке, соломенная шляпка, из-под которой спускались великолепные длинные каштановые косы, все эти чуть-чуть банальные детали костюма швейцарки эффектно выступали в сочетании с задорным личиком и жеманной грацией девочки, так гармонировавшими с ее красочным театральным нарядом.
Сбежавшиеся соседи ахали от восторга. Пока ходили за Делобелем, маленькая хромоножка, не выпуская из рук иголки, поправляла складки на юбке, банты на туфлях, окидывала последним взглядом свою работу — бедняжка тоже была отравлена волнующим дурманом этого праздника, на котором ей не суждено было присутствовать. Наконец великий человек явился. Он заставил Сидони повторить два-три реверанса, которым обучил ее, продемонстрировать, как она будет ходить, держать себя, как будет улыбаться, почти не разжимая губ. Забавно было видеть, с какой точностью девочка следовала всем его указаниям.
— У нее, несомненно, артистическая жилка! — в восторге говорил старый актер. А долговязому Францу, присутствовавшему при этой сцене, хотелось плакать, но он и сам не знал, почему…
Даже год спустя после этого незабвенного вечера Сидо и и могла бы рассказать, какими цветами была украшена прихожая, какого цвета была мебель, какой танец играли в момент ее появления на балу, — так глубоко было впечатление от этого праздника. Она ничего не забыла: ни костюмов, мелькавших вокруг нее, ни детского смеха, ни всех этих маленьких ножек, торопливо семенивших по скользкому паркету. Когда она, сидя на краешке обитого красным шелком дивана, брала с протянутого ей подноса шербет — первый в ее жизни, — она вдруг вспомнила черную лестницу, маленькую тесную квартирку своих родителей, и все это показалось ей чем-то бесконечно далеким, покинутым навсегда.
Все нашли, что она очаровательна, все восхищались ею, ласкали ее. Клер Фромон, вся в кружевах — настоящая миниатюра девушки ив Ко,[7]- представила ее своему кузену Жоржу, блестящему гусару, который на каждом шагу оборачивался, чтобы посмотреть, какое впечатление производит его ташка.
— Это моя подруга, Жорж… Она будет приходить играть с нами по воскресеньям… Мама позволила.
И с наивной восторженностью счастливого ребенка она от всего сердца поцеловала Сидони.
Однако пора было уходить… Но долго еще на мрачной улице, где лежал мокрый снег, на темной лестнице и в объятой сном комнате, где ждала ее мать, яркий свет гостиных сиял перед ее ослепленным взором.
— Ну что, хорошо было) Ты веселилась? — шепотом спрашивала г-жа Шеб, растегивая один за другим крючки ее великолепного костюма.
Сидони не отвечала матери; изнемогая от усталости, она засыпала стоя, и ей уже грезился тот прекрасный сон, который должен был длиться всю ее молодость и который стоил ей так много слез.
Клер Фромон сдержала слово. Сидони часто приходила играть в красивый, усыпанный песком сад и могла вблизи любоваться резными ставнями и вольерой с золоченой проволочной решеткой. Она узнала все углы и закоулки огромной фабрики, играла в прятки за печатными станками в тихие воскресные дни. В праздники для нее ставили прибор на детском столе.
Все любили ее, хотя сама она ни к кому не выказывала большой привязанности. Пока она находилась среди этой роскоши, она чувствовала себя кроткой, счастливой, как бы похорошевшей, но когда, вернувшись домой, с площадки лестницы сквозь тусклые стекла окна она смотрела на фабрику, в ней просыпалось чувство горечи и гнев.
Между тем Клер относилась к ней как к подруге.
Иногда в великолепной голубой карете Сидони отправлялась с Фромонами в Булонский лес или в Тюильри. А не то они увозили ее на целую неделю в деревню, в замок дедушки Гардинуа, расположенный в Савиньи-на-Орже. Благодаря подаркам Рислера, гордившегося успехами малютки, она была всегда очень мило и нарядно одета, тем более что для г-жи Шеб это являлось вопросом чести, и она, со своей стороны, делала все, что могла; к тому же и хорошенькая хромоножка всегда охотно предоставляла в распоряжение маленькой подруги сокровища своего нерастраченного кокетства.
Шеб, по-прежнему враждебно настроенный против Фромонов, неодобрительно смотрел на все возраставшую близость детей. Настоящей причиной было, конечно, то, что его не приглашали к Фромонам, но он выставлял другие мотивы и говорил жене:
— Разве ты не видишь, что девочка приходит оттуда расстроенная и потом целыми часами мечтает у окна?
Но несчастное замужество сделало г-жу Шеб недальновидной. Она твердила, что надо пользоваться настоящим — кто знает, что сулит будущее? — и ловить каждый миг счастья, ибо нередко единственным утешением и поддержкой в жизни служат воспоминания счастливого детства.
Но на этот раз прав оказался г-н Шеб.
III. ИСТОРИЯ МАЛЕНЬКОЙ ШЕБ. ПОДДЕЛЬНЫЙ ЖЕМЧУГ
После нескольких лет близости и совместных игр, когда Сидони уже привыкла к роскоши и усвоила хорошие манеры богатых детей, дружба внезапно оборвалась.
Кузен Жорж, опекуном которого был Фромон, уже давно поступил в лицей. Клер отвезли в монастырский пансион, снарядив ее, как маленькую королеву. В это же время и у Шебов возник вопрос о том, чтобы отдать Сидонн в ученье. Дети расстались, обменявшись обещанием вечно любить друг друга и видеться два раза в месяц, по воскресеньям, в дни отпуска домой.
И действительно, Сидони приходила иногда поиграть со своими друзьями, но, по мере того как становилась старше, она все лучше понимала разделявшее их расстояние и находила уже свои платья слишком простенькими для гостиной г-жи Фромон.
Когда они бывали только втроем, детская дружба, вносившая равенство в их отношения, устраняла всякую натянутость, но иногда по воскресеньям к юным Фромонам приходили подруги Клер по пансиону и
