Тадеуш Доленга-Мостович
Дневник пани Ганки (Дневник любви)
ПРЕДИСЛОВИЕ
Как на мой взгляд, дневник пани Ганки Реновицкой вполне достоин опубликования — хотя бы как документ, отображающий образ жизни и мышления современной культурной женщины, а также ее среды. В наше время, когда читатели знакомятся с сотнями томов всяческих биографий, автобиографий и автобиографических повестей, я не вижу оснований, почему бы им не ознакомиться и с дневником женщины из высшего света, относящейся к тем «десяти тысячам», которые задают тон и определяют характер эпохи в нашей стране. Считаю, что документ этот не менее интересен, и что как вероятное дополнение к другим литературным источникам он может пригодиться будущему исследователю обычаев первой половины двадцатого века. Отдавая дневник п. Реновицкой в руки читателя, хочу заметить, что едва ли не самое большое достоинство этого произведения — это удивления достойная искренность его автора, искренность, которой не смог достичь даже такой большой мемуарист, как — Tout рrороrtіоn gаrdее — Жан-Жак Руссо (Придерживаясь всех пропорций (франц.)). Разумеется, п. Реновицкая не открывает нам своей настоящей фамилии, но этот псевдоним вряд ли способен скрыть ее лицо от пытливого читателя. Она ведь хорошо известна в определенных кругах, и там ее, несомненно, узнают, особенно если учесть, что люди и события, описанные в дневнике, ни для кого не представляют тайны.
Выполнив, таким образом, свой долг посредника, предоставляю слово п. Реновицкой.
Т. Д.-М.
МОЙ ДНЕВНИК
Боже мой! Есть ли среди нас, женщин, хоть одна, которая не была бы уверена, что ее личные переживания, мысли и чувства настолько оригинальны и интересны, что их следует записать и напечатать отдельной книгой. Ведь это настоящее счастье — рассказать всем людям на свете о своих тайнах, растрогать сердца, почувствовать искренний отклик тысяч душ, живущих одними мыслями с тобой! Да еще и сознание того, что твои признания могут пригодиться многим другим женщинам, которые оказались в таком же затруднительном положении, и ты поможешь им, поделившись своим опытом как выйти из него с победой…
То, о чем я хочу рассказать, началось в первые дни января, сразу же после Нового года. Как сейчас помню, это был …
Вторник
С самого утра мою душу одолевали плохие предчувствия. Кажется, я еще сказала об этом Туле, когда мы встретились в полдень в «Симе». Я даже не заметила, что вышла из квартиры в вуальке, которая совсем не подходила моей шляпке. Яцек не прислал мне машину, и я должна была ездить по своим делам на такси. Когда вернулась домой, было уже около четырех. Я не сомневалась, что Яцек пообедал без меня, и, собственно, поэтому зашла в его кабинет, чтобы немного отомстить ему за это. В последнее время, а точнее где-то после Рождества, он стал не такой внимательный и деликатный в обращении со мной, как прежде. Казалось, что-то его беспокоит.
Яцека в кабинете не было, его домашняя куртка лежала на диване. Следовательно, он еще не обедал, поскольку задержался в министерстве.
Я как раз подумала об этом, когда мой взгляд остановился на письменном столе: там лежала неразобранная дневная почта. Я машинально принялась ее просматривать.
Прошу мне поверить, что я никогда не читаю писем мужа, особенно с тех пор, как однажды у меня разорвался конверт, да так неудачно, что Яцек это заметил. Он не произнес ни слова, но мне стало очень неловко. Ведь он мог подумать, что я слежу за ним, что подозреваю его в измене и вообще способна на любые пакости.
Однако на этот раз я решила нарушить свои принципы. Теперь благословляю это решение, как оказалось, я поступила правильно.
Это было письмо в длинном, элегантном конверте, надписанном красивым круглым почерком. На марке — варшавский штемпель. Если бы даже конверт не пах дорогими духами, я все равно догадалась бы, что это письмо от женщины…
Вообще то, я в жизни никогда не ревновала и пренебрегаю этим чувством. Однако мой здравый смысл не мог не почувствовать опасности, которую подсказала мне неизменная интуиция. Отбросив всякую осторожность, я расклеила конверт. Письмо было короткое. Вот оно:
«Мой любимый!
Я внимательно ознакомилась с твоими доводами. Возможно, они и убедили бы меня, если бы к этому не примешивались чувства. Ведь я до сих пор не могу тебя забыть, потому и приехала сюда, потому и искала тебя.
Скандала я также не хочу. Мне не нужно, чтобы ты оказался за решеткой. Но вместе с тем не имею ни намерения, ни малейшего желания отказаться от своего мужа.
Может, я поступила не очень хорошо, что оставила тебя даже не попрощавшись, но, как писала тебе в первом письме, меня вынудили к тому чрезвычайные обстоятельства. Правда, живу я теперь под своей девичьей фамилией, но это не меняет того факта, что я твоя жена и что ты, по сути, стал двоеженцем, вступив брак со своей нынешней подругой. Это слишком серьезный вопрос, чтобы обсуждать его в письмах. Поэтому прошу, зайди ко мне в отель. Я буду ждать тебя завтра утром, от 11-ти до 12-ти.
Всегда, а по крайней мере вновь, твоя Б.».
Я перечитала это письмо много раз. Надо ли говорить, как оно меня поразило, напугало, ошеломило. На третьем году супружеской жизни узнать, что твой муж — совсем не твой муж, а ты вовсе не его жена, человек, с которым ты живешь под одной крышей, может каждую минуту оказаться в тюрьме, что от прихоти какой-то бабы может зависеть твоя жизнь, твоя репутация, твое общественное положение!.. Ужас, да и только!..
Прошло немало времени, прежде чем я немного пришла в себя и смогла тщательно заклеить конверт. Не могла сообразить, что мне дальше делать. Сначала хотела ехать и искать Яцека, чтобы требовать от него объяснений; затем пришла мысль собрать вещи и отправиться к своим, оставив все остальное на отца; в конце концов, я позвонила маме, но, к счастью, не сказала ей ни слова о своем зловещем открытии.
Увы, какой же одинокой я ощущала себя! Не было никого, перед кем могла бы выплакаться, с кем бы могла посоветоваться. Ни одна из моих подруг не умела держать язык за зубами, и на другой день по всей Варшаве поползли бы слухи. Оставался один Тото.
Конечно, я могла довериться ему безоговорочно. Он настоящий джентльмен. Но чем бы он мог помочь? К тому же он столько раз говорил мне, что мы не должны обременять друг друга нашими заботами. Пожалуй, это немного эгоистично с его стороны, но вполне справедливо. Нет, не скажу ему ни слова. Да и, наконец, я сгорела бы от стыда. Из моих старых добрых друзей, которые могли бы мне помочь, в Варшаве тоже никого не было. Марысь Валентинович подался рисовать и охотиться чуть ли не в Канаду. Ежи Залевский скучал в Женеве, д'Омервиль именно сейчас уехал в отпуск, а Доленга-Мостович жил в какой-то деревне.
Я рад, что п. Реновицкая причислила меня к своим старым приятелям. Однако во избежание каких- либо недоразумений и предположений, которые могли бы прийти в голову читателям, отмечу, что наша
