принять ее как равную?
Совсем иначе она представляла свое будущее, будь пан Лешек простым чиновником, ремесленником, или даже сельским хозяином. О! Тогда все было бы иначе!
Она видела в нем верх мужской красоты. Ни на фотографиях киноактеров, ни на открытках она не видела более привлекательного парня. Ей нравилось в нем все, даже его высокомерие и самоуверенность, на которые можно было закрыть глаза: ведь будь он скромным рабочим человеком, определенно не задирал бы так высоко нос.
Наступила весна, и Марыся если и вспоминала о молодом Чинском, то не иначе как о прекрасном сказочном принце.
Образ этот, однако, занимал в ее воображении постоянное и незыблемое место, куда другим доступ был закрыт наглухо. В округе хватало молодых людей, которые обращали на Марысю внимание, не скрывая своих восторгов. Но она их просто не замечала.
Подошел жаркий, буйный июнь. Городок, окруженный колышущимся зеленым морем хлебов, сам напоминал букет из вершин могучих тополей, лип и берез, под которыми прилепились, точно скромные цветы, белые и красные домики, едва заметные из-за густо посаженных жасмина и сирени. Казалось, нет на свете более тихого и красивого уголка.
Солнце сверкало на безоблачном небе, с полей доносился нежный запах разнотравья; на сердце было легко и радостно.
В будние дни магазин закрывался после семи часов, и к концу дня в нем стояла нестерпимая жара. Высаженные недавно со стороны площади молодые деревца почти не давали тени. Стены нагревались так, что все табачные изделия на день приходилось выносить в подвал из опасения, как бы они не пересохли. Вечером, закрыв магазин и забежав домой, Марыся уходила к реке. Летом через эту речушку могла перейти вброд курица, не замочив своих перьев. Однако в двух местах — возле шоссе и за костелом — речушка образовывала два широких и довольно глубоких пруда. Возле шоссе купались мужчины, а за костелом — женщины, преимущественно молодые девушки.
После купания у Марыси еще оставалось достаточно времени, чтобы помочь пани Шкопковой по хозяйствую потом почитать. Книги приходской библиотеки Марыся давно уже все прочла. Прочитала она также и книги из небольшой библиотеки местной школы. Иногда ей случалось взять повесть или томик стихов у кого-нибудь из немногочисленной интеллигенции, проживающей в местечке. Но книг ей постоянно не хватало. Многое из прочитанного она уже знала почти наизусть, а две французские и одну немецкую книги читала чаще других, чтобы не забыть языки.
Французская — старенький потрепанный томик стихов Мюссе — принадлежала бывшему ксендзу. Как раз эти стихи она держала в руках, когда в магазин зашел старый и милый гость — знахарь с мельницы.
— Что ты читаешь? — спросил он.
— Это поэзия, удивительно прекрасная поэзия… Стихи. Но французские.
— Французские?..
— Да, дядя. Их написал Мюссе.
Знахарь повернул книгу к себе, наклонился над ней, и Марысе показалось, что он старается читать, даже губы его шевелились. Но через минуту он выпрямился.
Лицо его стало бледным, а глаза заволокло туманом.
— Что с тобой, дядя Антоний? — спросила удивленная и испуганная Марыся.
— Ничего, ничего… — он покачал головой и сжал виски руками.
— Сядь, дядя, — она выбежала из-за прилавка и подвинула знахарю стул, — сегодня нестерпимая жара: наверное, поэтому тебе стало плохо.
— Нет, не волнуйся, девочка. Все прошло.
— Слава Богу. А то я уж испугалась… А книгу послушай, пожалуйста. Какой красивый язык! Я думаю, что его прелесть особенно хорошо передается в стихах.
Она перевернула несколько страничек и начала читать. Но если бы хоть на мгновение Марыся оторвала глаза от книги, то тотчас же увидела бы, что с Антонием что-то происходит. А она читала для себя, упиваясь плавностью и звучностью строф, легкостью ритма и трогательным содержанием, чувствами поэта, плачущего над отчаянием двух сердец, неумолимо разделенных слепым капризом судьбы и охваченных слабеющим светом мечты, которая стала их единственным утешением и смыслом существования.
Закончив читать, она подняла голову и увидела прикованные к ней, но в то же время отсутствующие глаза знахаря.
— Что с вами? — вскочила она.
И в это время Марыся услышала, как он повторил, повторил с абсолютной точностью последнюю строфу. Она не могла ошибиться, хотя он говорил хриплым шепотом, очень тихо.
Пан… пан… — начала она, но Антоний с напряжением, словно пытаясь что-то вспомнить, пробормотал:
— Да… слепой каприз судьбы… Как дерево, вырванное с корнем… Что это… что это… Он встал и покачнулся.
— Боже правый! Дядя Антоний! Дядя! — воскликнула она.
— Темнеет в глазах, кружится голова, — ответил знахарь, тяжело дыша. Кажется, я схожу с ума… Что это за лошади там едут?.. Зачем я сюда пришел?.. За табаком… Скажи мне что-нибудь, прошу тебя… Говори со мной…
Марыся интуитивно почувствовала, что ему нужно. Она начала быстро говорить, что лошади идут из деревни, наверное, пани Германович приехала за покупками или оплатить панихиду по мужу, что она каждый месяц оплачивает панихиду, что… Она говорила все, что приходило в голову и одновременно держала знахаря за его большие натруженные руки.
Он постепенно успокаивался, хотя все еще тяжело дышал. Марыся принесла ему стакан воды, и он его с жадностью осушил. Потом она спустилась в подвал за табаком и упаковала его, а поскольку время уже приближалось к семи, она решила, что не отпустит его одного.
— Посидите, пожалуйста, у меня еще немножко, пока закроется магазин, и я провожу вас, дядя. Хорошо?
— Зачем же, девочка, я сам пойду.
— Ну, а если мне хочется прогуляться?
Хорошо, — согласился он.
— А может быть вы закурите?.. Я сделаю.
— Закурю, — кивнул головой знахарь.
Когда они были уже на шоссе, к нему вернулись силы и душевное равновесие.
— Со мной случается такое. Наверное, что-то в мозгу. Уже давно, очень давно я не испытывал такого.
— Даст Бог, больше не повторится, — улыбнулась она приветливо. — Это, наверное, солнце.
— Нет, дорогая девочка! Это не от солнца.
— А тогда от чего же?
Он долго молчал и, наконец, тяжело вздохнув, ответил:
— Сам не знаю.
А через минуту добавил:
— Ты только не спрашивай меня об этом, потому что, как только начну думать, напрягать память, все может повториться снова.
— Хорошо, дядя Антоний. Мы будем говорить о чем-нибудь другом.
— Нет-нет, не надо, девочка. Возвращайся. Слишком большой кусок дороги для твоих маленьких ножек.
— Да что там, они совсем немаленькие. Но если вы хотите остаться один, то я вернусь.
Остановившись, он улыбнулся, осторожно привлек ее к себе и нежно поцеловал в лоб.
— Пусть Бог вознаградит тебя, девочка, — сказал тихо и пошел.
Марыся повернула в сторону городка. Неожиданный жест и поцелуй этого человека не были для нее
