Никодим велел Игнатию приготовить черный кофе, прилег па диван.
Он задумался… Стоит ли рассказывать Кшепицкому все, что с ним было у графини Конецпольской?.. Потом решил, что это могут счесть предательством, потому не стоит подвергать себя риску.
Игнатий принес письма. Это была частная корреспонденция, которой секретарь не распечатывал. Состояла она из трех писем от Нины и непомерно длинной телеграммы от Куницкого. Тот просил Дызму спешно заняться делом о железнодорожных поставках, так как этот вопрос стал теперь особенно актуален.
Не кончил Дызма читать телеграмму, как в комнату вошел Кшепицкий. Он начал с шуточек на тему о поездке с графиней Конецпольской, рассказал несколько анекдотов, мимоходом заметил, что в банке все в порядке, и невзначай спросил:
— Кто же, пан председатель, этот Бочек?
Никодим смутился.
— Бочек?
— Да, да, такой толстяк. Он каждый день нахально является в банк, и так, словно заранее уверен, что вы его примете. Это ваш знакомый?
— Да, вроде…
— Мне показалось, что он сумасшедший.
— Почему?
— Когда я ему сказал, что вы принимаете по пятницам, он стал скандалить: «Какие там, говорит, пятницы! Пусть по пятницам ваш пан председатель принимает кого угодно, вам он еще шею намылит за то, что вы меня не пускаете… Этот ваш председатель не такая уж важная шишка…»
Дызма сидел красный как рак.
— Что он еще говорил?
Кшепицкий закурил и пожал плечами.
— Скандалист и грубиян… Он даже позволил себе какие-то дурацкие угрозы по вашему адресу… Дескать, он еще вам покажет, ну и в таком роде…
Никодим насупился и проворчал:
— М-да… Пан Кшепицкий, если он опять придет, пропустите его… Это такой сумасброд… Он всегда быт: таким.
— Хорошо, пан председатель.
Кшепицкий сказал это своим обычным тоном, но Дызма уже не сомневался: либо что-то пронюхал, либо собирается выяснять кое-какие обстоятельства. Никодим решил во что бы то ни стало заставить Бочека замолчать.
Кшепицкий поужинал у Дызмы. Разговор шел о Коборове.
— Как приятно жить в деревне, в тишине, в покое, — со вздохом заметил Дызма.
— У вас, я вижу, сохранились хорошие воспоминания о Коборове, — заметил Кшепицкий. — Да, славное именьице! Что ж, добейтесь развода да и женитесь на Нине.
— Если б Коборово принадлежало ей, тогда — пожалуйста.
— Но ведь формально владелица она?
— Ну и что же? У Куницкого неограниченные полномочия.
— Полномочия можно аннулировать.
Никодим пожал плечами.
— Но векселей аннулировать нельзя.
Кшепицкий задумался и стал что-то насвистывать.
— Вот тут-то и закавыка! — заметил Дызма, Кшепицкий насвистывал, не унимаясь.
— Что у нас завтра? — опросил Никодим.
— Завтра?.. Ничего особенного. Ах да, есть приглашение в цирк. Большая сенсация: приехал чемпион мира по борьбе — забыл его фамилию, — он будет бороться с чемпионом Польши Велягой. Вы любите французскую борьбу?
— Конечно. Значит, идем? В котором часу?
— В восемь.
Попрощавшись с секретарем, Дызма отправился спать. Надевая пижаму, заметил на шее золотую звезду. Поскорей сиял ее, спрятал в спичечный коробок и сунул в письменный стол. Потом погасил свет и на всякий случай перекрестился.
На следующий день худшие опасения оправдались. В час явился Бочек. Вел он себя крайне самоуверенно. От него разило водкой.
Дызма изменил тактику.
Подал Бочеку руку, придвинул стул, вежливо осведомился, чем может быть ему полезен. И тут уж Бочек ни в словах, ли в жестах стесняться не стал. Дошел даже до такой фамильярности, что хлопнул председателя по плечу.
Это было уже слишком. Дызма вскочил со стула и рявкнул:
— Вон! Сволочь! Вон!
Бочек поглядел на него с насмешкой и поднялся.
— Попомнишь еще меня, ишь ты, шишка какая!
— Чего тебе от меня надо? Денег, мерзавец, хочешь? — кипятился Дызма.
Бочек пожал плечами.
— Деньги тоже пригодятся.
— У-у… Сволочь!..
Никодим достал двадцать злотых, подумав, добавил еще двадцать.
— Чего вы горячитесь, пан Никодим, — примирительно начал Бочек, — я вам никакого зла не делаю…
— Не делаю, не делаю… А чего язык распускаешь при секретаре?
Бочек сел.
— Пан Никодим, не лучше ли жить в мире? Вы мне поможете, а я вам вредить не буду…
— Разве не устроил я тебя на работу?
— Какая это работа, — дожал плечами Бочек, — восемь часов маешься из-за каких-то несчастных четырехсот злотых. Да еще грохот такой, что нервы сдают. Нет, это не для меня.
— Может, тебя министром назначить, а? — ухмыльнулся Дызма.
— Не смейтесь, паи Никодим, — разве вас не сделали председателем правления?
— Потому что у меня есть голова на плечах, понимаешь — голова!
— У каждого своя голова. А я так думаю: если вы председатель, то мне, вашему бывшему начальнику, просто неудобно получать меньше, чем восемьсот злотых.
— Ошалел, Бочек? Восемьсот злотых… Да кто ж это тебе даст?
— Бросьте вилять! Захотите — найдутся такие, что предложат.
В глазах Дызмы сверкнула ненависть. Он принял решение.
— Ну ладно, пан Бочек, я вижу, что мне придется… гм… вижу, что смогу устроить вас заместителем директора государственных винных складов… Хотите?
— Так-то, пожалуй, лучше. Может, и квартиру дадут. Ведь семью придется выписать.
— Конечно, и квартиру дадут. Хорошая квартира, четыре комнаты с кухней, отопление и освещение бесплатные.
— А жалованье?
— Жалованье около тысячи злотых. Бочек растрогался. Встал, обнял Дызму.
— Эх, пан Никодим, мы с вами земляки, из одних краев, значит должны помогать друг другу.
— Конечно…
— Я вам всегда был другом. Кое-кто сторонился, говорили, дескать, внебрачный ребенок, подкидыш…
— Перестань, черт тебя возьми!
— Так я же говорю: кое-кто… да что там, весь Лысков был против вас, а я вас даже в своем доме принимал…
