— Велика честь, подумаешь, — и Дызма презрительно хмыкнул.
— Когда-то велика была, — флегматично заметил Бочек, — чего спорить?
Никодим нахмурился и помрачнел. Напоминание о том, что он подкидыш, было больнее всего. И вдруг он с ужасающей ясностью понял, что им обоим, ему и Бочеку, в Варшаве тесно… Да и не только в Варшаве.
Ах, если бы мог Бочек прочесть мысли своего прежнего помощника! Радость исчезла бы с его лица.
— Вот что, пан Бочек, — начал Дызма, — приходите завтра и приносите документы, все, какие есть, потому что выхлопотать вам такую должность — дело нешуточное. Немало придется похлопотать, прежде чем докажешь, что вы годитесь в заместители директора.
— Большое спасибо, вы не пожалеете об этом, пан Никодим.
— Знаю, что не пожалею, — буркнул Никодим. — Теперь еще одно: никому об этом ни слова, а то на это место набежит сто желающих. Поняли?
— Конечно, понял.
— Ну, тогда все. Завтра в одиннадцать.
В дверь постучали, и на пороге показался Кшепицкий. Бочек лукаво подмигнул Дызме и поклонился так низко, как только позволила ему его туша.
— Мое почтение, пан председатель. Все будет выполнено.
— До свидания, можете идти.
От Никодима не ускользнуло, что Кшепицкий, делая вид, будто просматривает принесенные с собой бумаги, незаметно наблюдает за Бочеком.
— Ну, как там, пан Кшепицкий?
— Все в порядке. Вот приглашение в цирк.
— Ах, да. Стало быть, едем.
— Звонила еще графиня Чарская, но я сказал ей, что вы заняты.
— Жаль.
— Хе-хе-хе… Понимаю. Эти девицы Чарские — девочки будь здоров… В прошлом году…
Он не кончил, потому что в кабинет, не закрыв за собой дверь, вихрем влетел Вареда.
— Привет, Никусь! Где тебя черти носят?
— Как поживаешь, Вацусь? Кшепицкий поклонился и вышел.
— Знаешь, я завернул к тебе, потому что подумал — не пойдешь ли ты сегодня в цирк: приехал этот Тракко — самый сильный человек на свете, будет бороться с нашим чемпионом Велягой.
— Я тоже собирался идти.
— Красота! — и Вареда хлопнул Дызму по колену. — Будет целая компания: Ушицкий, Уляницкий, Романович с женой…
Зазвонил телефон.
— Алло!
Кшепицкий сообщил, что опять звонит графиня Чарская, не соединить ли?
— Давайте… Алло!.. Да, это я, добрый день. Никодим, прикрыв рукой трубку, шепнул Вареде:
— Графиня Чарская!
— Фю-фю… — покрутил тот головой.
— Нет, что вы, нисколько не мешаете. Напротив, очень приятно…
Придерживая трубку плечом, закурил поданную Варедой папиросу.
— Простите, в литературе я профан… Честное слово… А когда?.. Ну, хорошо, хорошо… Как здоровье сестрички?.. Гм… Знаете, и я тоже, но об этом по телефону лучше не говорить… Что, в театр?.. Э-э-э… Не хотите ли со мной в Цирк? Нет, сегодня будет бороться самый сильный человек на свете… Как?.. Вацек, как его зовут? Итальянец Тракко… Нет, у меня сидит мой друг Вареда…
— Никусь, скажи ей — целую ручки.
— Целует ваши ручки… Будет, а как же… Ну, значит, все прекрасно сложилось… Я заеду за вами на своей машине… До свидания.
Никодим положил трубку и улыбнулся.
— Ах, эти бабы, эти бабы…
— Пойдут? — спросил полковник.
— Еще бы!
— Ну, так собирайся, едем обедать.
— Возьмем и Кшепицкого.
— Как хочешь, — согласился Вареда.
В ресторане они встретили Уляницкого, и веселье закипело.
— Анекдот о бульдоге и пинчере знаете?
— Смотри! — предостерег его Вареда. — Кто расскажет старый анекдот, ставит бутылку коньяку.
— Не заносись, Вацусъ, — не теряя серьезности, заявил Уляницкий. — Ликургом, который установил этот закон, был я сам, своей собственной персоной. Слушайте. Сидит на углу Маршалковской легавая.
— Ты сказал — бульдог…
— Не морочь голову. Сидит легавая, а тут из Саксонского сада мчится бульдог, громаднейший бульдог…
Дызма, встав, пробормотал:
— Прошу прощения…
— Ты знаешь анекдот? — спросил Вареда. Никодим не знал, но ответил:
— Знаю.
Он второпях накинул плащ, через распахнутую швейцаром дверь выбежал на улицу.
Шофер нажал на стартер, отворил дверцу.
— Можете ехать домой, — сказал Дызма.
С минуту постояв на тротуаре и дождавшись, когда уедет машина, Дызма пошел по направлению к Белинской улице и сел в такси.
— Угол Карольковой и Вольской.
В те времена, когда Никодим играл на мандолине в баре «У слона», он часто заглядывал в эти края и со своими товарищами и со случайными знакомыми. Посетители бара в приливе щедрости забирали к себе домой и оркестр.
На длинной, узкой Карольковой улице таких баров было несколько.
Когда автомобиль остановился, Никодим расплатился и, подождав, «ока шофер не уедет, свернул на Карольковую.
По обеим сторонам улицы громоздились похожие друг на друга кирпичные корпуса — фабрики; Кое-где высился дощатый забор, торчал деревянный домик, в окнах которого мерцали из-за желтых занавесок тусклые лампочки. Это пивные для рабочих. Они так похожи друг на друга, что различить их невозможно.
Никодим уверенно шел знакомой дорогой, толкнул ногой узкую дверь. В ноздри ударил запах пива и квашеной капусты. Широкая, похожая на витрину, стойка с белыми занавесками занимала полкомнаты. Каменный пол усыпан свежими опилками. Из-за зеленого занавеса слышны громкие звуки гармоники и скрипки. За стойкой — хмурый мужчина с красным лицом и две пожилые женщины. В зале занято только два столика.
Никодим подошел к стойке.
— Большую? — спросил хозяин.
— Давайте, — ответил Дызма. Выпил, потянулся за кусочком селедки.
— Ну что, пан Малиновский, как дела?
— Да так, помаленьку.
— Играет у вас Амброзяк, гармонист Амброзяк?
— А что? — насторожился хозяин.
— Еще налейте, — сказал Дызма и выпил. Закусил грибком.
— Разве вы меня не помните, пан Малиновский?
