«Как же больно… Свет омрачен тьмой, и виной тому только я. Как странно стало течь время, и уже неизвестно, что правда, что нет. Условности смыли поток истины, тьма сошла на землю, и день теперь носит облик ночи, и ночь объединилась с днем».
Сэм взволнованно пробегала глазами страницу. Она снова не удержалась и принялась читать дневник. Она смутно помнила события, теперь переживала эмоции. Почти весь день после гибели детей света она провела, размышляя, колеблясь, мучимая болью утраты и сомнениями. Сомнениями в том, верно ли она избрала путь, последовав за своим неразумным сердцем, или ее страсть была пагубной, и, глядя на то, что стало со светом, и на ликование созданий тьмы, все больше склонялась к тому, что совершила непоправимую ошибку.
«И вот я одна, смотрю на дело рук своих, и знаю, что больше нет никого из вас. И слезы катятся по моему лицу, и слезы эти принадлежат тебе, Михаэль, прежде всех остальных. Первый, лучший, старший».
Сэм задумалась, оторвавшись от дневника. Ей было знакомо имя, но она не понимала, почему Мара в самое тяжелое свое время вспоминает о нем. Кто он? Ясно, что он был ангелом. Первым? Сэм заглядывала внутрь своей несчастной головы, но не могла там ничего откопать. В ее сознании всплыли даже образы из песочницы с лопаткой из раннего детства, но о Михаэеле — упорно ничего, ноль. Сэм снова вернулась к чтению, в надежде выловить что-то еще, но дальше снова шли сомнения и сетования Мары. Она не могла себя осудить за излишнюю сентиментальность в дневнике, после всего, что тогда случилось, но это все было не то. Тогда Сэм просто-таки хлопнула себя по голове от своей несообразительности: она же пропустила страницы с созданием. Там просто обязан был быть ответ на ее вопрос.
Она снова вернулась к первым страницам, где речь шла о лунной корове, быстро пробежалась до того места, где бросила читать, и медленно пошла дальше. Было очень много сложных сочетаний слов, суть которых она уже утратила, во многих местах она могла понять смысл каждого слова, но не фразу целиком. Видимо, процесс творения подразумевал нечто такое, что логически не укладывалось в человеческой голове, или попросту казалось недоступным. Сэм уже практически сдалась, начиная терять интерес к дневнику, но, снова заглянув через страницу, заметила имя Михаэля, и вчиталась в найденный отрывок.
«Мир был так пуст, когда тебя не было, Михаэль. Я никогда не скажу тебе этих слов, чтобы ты не возгордился над остальными детьми, не возвысился. Но я сама вознесла тебя на престол в своем сердце, и держу теперь в тайне тайну мою, мою прекрасную любовь к моему самому светлому творению. День начинается там, где ты идешь, Михаэль, ночь отступает, услышав твои шаги».
Сэм в потрясении опустила руки, продолжая держать дневник раскрытым. Она кого-то любила, но ничего не помнила о нем. Она не помнила о первом своем создании. Она помнила своих детей размытым потоком лиц и имен, но среди них не было этого.
— Михаэль? — Сэм обвела комнату взглядом, пытаясь найти подсказку.
Она снова вернулась к тексту, жадно всматриваясь в строчки. И пыталась собрать по крупицам его описание. Все, что она поняла, что он был отлично сложен, но как могло быть иначе. Сильное мудрое существо с нереально светлыми глазами. Сэм попыталась себе представить его, словно человека с маленькими фонариками вместо глаз, и рассмеялась. Потом устало вздохнула. У нее не выходило нарисовать образ первого ангела. «Михаэль», — но ей начинало нравиться, как звучит это имя. А еще вдруг подумалось, что едва ли Нагара отдал бы ей этот дневник, если бы прочел его. Слишком много в нем было личного и лишнего в сравнении с той детской упрощенностью и наивностью легенды, которую рассказывал ей старик. Все было намного сложнее, оказалось, что до Нагары она тоже любила, а печальный конец истории не звучал, как «Мара обратила детей ночи и растворилась», он открывался настоящей трагедией, заставляющей задуматься, так ли уж прекрасна была их любовь, и не был ли прав Габриэль. Сэм представила, каково это, если бы таких, как Габриэль, было много, и не могла не улыбнуться: столько света, столько счастья.
— Снова занялась самоанализом? — Габриэль стоял в дверях.
— Можно и так сказать, — хмуро ответила Сэм, захлопывая дневник и сердясь на то, что он никогда не стучится.
— Привет, — следом за ним в дверях показалась сияющая мордашка Фанни, и Сэм не могла не смягчиться.
— Привет, вы так быстро, ребята.
— А что мы сейчас учудим, не поверишь, — сказал Габриэль, театрально вскинув брови.
— Клоун, — беззлобно проворчала она.
Габриэль тихо засмеялся.
— Фанни, подожди нас в гостиной, хорошо? — Мягко попросила Сэм, и Фанни без слов повиновалась.
— Мы что-то будем делать наедине? — Спросил Габриэль.
— Я хотела спросить тебя кое о чем.
— А, ну конечно, дневник. — Вздохнул он.
— Да, дневник. — Сэм задумалась, она не знала, с чего начать и, оттолкнувшись от кровати, зашагала по комнате. — Ты помнишь Михаэля? — Наконец спросила она.
Габриэль как-то странно посмотрел на нее.
— Что? — Сэм чувствовала себя жутко неловко и от этого начинала сердиться.
— Помню. — Ответил он, пристально глядя на нее.
— Расскажи о нем. — Попросила Сэм, все еще смущаясь.
— Михаэль — первый ангел, старший из нас. Он обладал силой и мощью, не сравнимой ни с чьей.
Сэм слушала молча, ей хотелось знать о нем все, но она не знала, как спросить.
— Он был лучшим. — Произнес Габриэль и замолчал.
— Почему же дети тьмы победили, если детей света возглавлял такой ангел? — Спросила она.
— Ты, правда, не помнишь? — Сэм показалось, что в его голосе прозвучала боль.
— Нет, — Сэм покачала головой, сама не понимая, как она может не помнить.
Габриэль потянулся к ней рукой, словно внутрь ее существа, и отдернул руку, будто обжегшись.
— Габриэль, — Сэм испугалась и дернулась к нему, но он остановил ее жестом.
— Это тьма, ты понимаешь, тьма заблокировала твои воспоминания о нем. Ты вспоминаешь только то, что ему удобно. — Тяжело дыша, произнес он.
— Габриэль, я знаю, что ты не одобряешь мою жизнь, но давай сейчас не будем об этом.
— Не будем? Тогда зачем ты читаешь дневник? Зачем спрашиваешь меня о Михаэле? Спроси своего друга и проглоти приготовленную для тебя сказку.
— Сказку, — повторила Сэм, — но ты ведь не сказка, и ты все еще жив.
— Все еще, — он криво усмехнулся. — Никогда не поздно исправить.
— Извини, наверное, не стоило тебя спрашивать, тем более, сегодня, — тихо произнесла Сэм.
— Стоило, — Габриэль снова шагнул к ней, на этот раз просто став рядом. Сэм невольно подняла взгляд и не могла отвести глаз от его светло-зеленых океанов.
— Твои глаза, словно смотришь на море, — прошептала она.
— Михаэль был твоей любовью. — Сказал Габриэль. — Ты помнишь, какие глаза были у него?
— Я прочла: светлые. — Ответила Сэм, пытаясь отвести взгляд, но у нее ничего не выходило. Лицо Габриэля словно изнутри озарилось светом, и прямо там, в комнате, поднялся ветер, который шевелил его волосы.
— Твой друг действительно сделал тебе хороший подарок. — Сказал он, кивнув на дневник, лежащий на столике.
— Трудный подарок. — Произнесла Сэм.
— Настоящий подарок обязан быть трудным. — Сказал Габриэль. — Дети тьмы никогда не одержали бы победу, если бы Михаэль был с нами.
— А что с ним случилось? — Спросила Сэм, опасаясь услышать в ответ что-то вроде того, что она сама дала ему отставку.
— Вы были вместе, пока ты не соприкоснулась с тьмой. Потом тьма соблазнила тебя, и ты оказалась
