животом и одной тяжелой рукой, которая как поршень двигалась по рулевому колесу, легко поворачивая при этом фургон. Рука у него была только одна: правый рукав был пустой и пришпилен к плечу. Увидев его искалеченность, Кавинант ощутил симпатию и сочувствие к водителю. — Куда тебе, приятель? — спросил великан снисходительно.
Кавинант сказал.
— Нет проблем, — отреагировал он на попытку оправдания в голосе Кавинанта. — Я еду как раз мимо.
Трансмиссия и шестерни взвыли, водитель выплюнул сигару в окно, набрал скорость, выровнял машину и зажег новую сигару. Пока рука его была занята, он придерживал баранку животом. Зеленый огонек на панели управления не освещал его лицо, но когда он затягивался, огонек сигары высвечивал массивные черты. В этих вспышках красного света лицо его было похоже на кучу булыжников. Когда сигара разгорелась, рука снова легла на баранку подобно сфинксу, и шофер начал разговор. У него было что-то на уме.
— Живешь где-то поблизости?
Кавинант уклончиво ответил:
— Да.
— Давно? Знаешь здешний народ?
— В какой-то мере.
— А знаешь ли этого прокаженного, этот — как его там? — Томас…
Томас Кавинант?
Кавинант вздрогнул во мраке кабины. Чтобы скрыть беспокойство, он поерзал на сиденье. Затем неловко спросил:
— А что? Ты им интересуешься?
— Интересуюсь? Не, мне не интересно. Просто проезжаю мимо — погоняю своего мула, куда мне велят. Никогда раньше не был в этих местах. Но в городе я слышал разговоры про этого парня. Поэтому я спросил о нем девицу на стоянке, и у меня тут же уши завяли от ее болтовни. Один вопрос — и я сразу получил кучу дерьма. Ты знаешь, что такое проказа? Кавинант скривился:
— Кое-что.
— Ну, так вот, это весьма неприятная вещь, позволь тебе сказать.
Моя старуха читает об этой дряни все время в Библии. Грязные нищие. Нечистые. Я не знал, что такая зараза осталась еще в Америке. Но похоже, что к этому мы и идем. Ты понимаешь, что я имею в виду? — И что ты имеешь в виду? — тупо спросил Кавинант.
— Я считаю, что эти прокаженные должны оставить в покое приличных людей. Таких, как та девка за стойкой. С ней все в порядке, даже пусть язык с моторчиком, но она там залилась до жабр за счет какого-то угрюмого ублюдка. А этот парень Кавинант пусть перестанет считаться только со своими интересами. Незачем раздражать живущих в округе людей. Ему следует уйти к другим прокаженным и оставаться с ними, не беспокоить людей нормальных. Это просто эгоистично — ждать, что обычные ребята, вроде тебя и меня, будут терпеть это. Ты понимаешь, что я имею в виду? Сигарный дым в кабине был плотным, как из кадила, и от этого Кавинант почувствовал легкое головокружение. Он продолжал ерзать, как будто ложность его положения не давала ему удобно сидеть. Но разговор и неуловимое легкое головокружение заставили его почувствовать в себе мстительность. На миг он забыл, что почувствовал симпатию к этому человеку. Он нервно крутил на пальце обручальное кольцо. Когда они приблизились к границам города, он сказал:
— Я собираюсь в ночной клуб, прямо здесь, у дороги. Как насчет того, чтобы выпить вместе?
Без всяких колебаний, водитель фургона сказал:
— Парень, ты угадал. Я никогда не откажусь, если меня угощают.
Им оставалось проехать еще несколько светофоров. Чтобы заполнить молчание, Кавинант спросил шофера, что случилось с его рукой.
— Потерял на войне.
Он остановил свою машину у светофора и зачинил сигару, придерживая брюхом баранку.
— Мы были в патруле и напоролись прямо на их противопехотную мину. Весь отряд разнесло к чертям. Мне пришлось ползком добираться до лагеря. Заняло это у меня два дня, и я вроде как помешался — ты понимаешь, что я имею в виду? Не знал, что делаю. Когда попал к врачу, спасать руку было уже поздно. Какого черта, она мне и не обязательна по крайней мере, моя старуха так говорит, а уже она должна в этом понимать толк. — Он хихикнул. — Для этого дела обе руки не обязательны.
Кавинант простодушно спросил:
— А у тебя были какие-нибудь трудности с лицензией водить эту штуковину?
— Ты смеешься? Да я могу управлять этой малышкой любой кишкой лучше, чем ты трезвый четырьмя руками. — Он ухмыльнулся в свою сигару, довольный своим юмором.
Добродушие его тронуло Кавинанта. Он уже сожалел о своем двуличии. Но стыд всегда вызывал у него гнев и упрямство — рефлекс, вызванный болезнью. Когда грузовик припарковался за ночным клубом, он толкнул дверцу кабины и спрыгнул на землю, как будто в спешке убегая от компаньона.
Однако пока они ехали в темноте он и забыл, как высоко он над землей располагалась кабина. Его слегка закружило. Он неуклюже приземлился, почти упал. Ноги его ничего не почувствовали, но толчок отдался болью в суставах.
Когда прошел момент оглушенности, он услышал, что шофер говорит:
— Знаешь, я как-то сразу вычислил, что ты навострился на выпивку.
Чтобы не видеть холодные оценивающие взгляды этого человека, Кавинант пошел впереди ко входу в клуб.
Когда он заворачивал за угол, то почти столкнулся с обтрепанным стариком в черных очках. Старик стоял спиной к зданию, протягивая мятую жестяную кружку к прохожим и провожая их на слух. Голову он держал высоко, но она слегка дрожала, и он пел, как на панихиде. Под мышкой он держал трость с медным наконечником. Когда Кавинант повернул к нему, он слегка помахал своей кружкой в его направлении.
Кавинант относился к нищим с подозрением. Он помнил того оборванного фанатика, который пристал к нему как раз перед самым началом той галлюцинации. Воспоминание об этом встревожило его, в ночи возникла неожиданная напряженность. Он шагнул ближе к слепому и вгляделся в его лицо.
Интонация в песне нищего не изменилась, но он повернул ухо к Кавинанту и ткнул его в грудь кружкой.
Водитель фургона остановился позади Кавинанта.
— Черт, — проворчал он. — Они так и кишат. Это как болезнь. Пойдем.
Ты обещал мне выпивку.
В свете уличных фонарей Кавинант смог разглядеть, что это был другой нищий, не тот фанатик. Но слепота все-таки вызвала в нем жалость, симпатию к калеке. Вытащив из кармана бумажник, он достал двадцатидолларовую бумажку и сунул ее в жестяную кружку. — Двадцать баксов! — воскликнул шофер. — Ты совсем спятил, или как? Тебе, приятель, не выпивка нужна. Тебе нужен санитар.
Не прерывая песню, слепой вытащил шишковатую руку, сгреб кредитку и спрятал ее куда-то под лохмотья. Затем он повернулся и пошел прочь, бесстрастно постукивая палочкой, спокойный, в особом мистицизме слепых, напевая во время движения «в предвкушеньи божественной славы».
Кавинант наблюдал, как его спина скрылась в темноте, затем повернулся к своему компаньону. Шофер был на голову выше Кавинанта, толстые ноги удерживали крепкое тело. Сигара его мерцала словно глаз Друла Камневого Червя.
И Кавинант тут же вспомнил Друла — пещерника, послужившего целям Лорда Фаула. Друл нашел Посох Закона и погиб от него — или из-за него.
А смерть его освободила Кавинанта из Страны.
Кавинант ткнул онемелым пальцем в грудь водителя грузовика, тщетно стараясь ощутить его, почувствовать его реальность.
— Послушай, — сказал он. — Насчет выпивки я серьезно. Но я тебе должен сказать, — он сглотнул, потом принудил себя произнести слова. — Я — Томас Кавинант. Тот самый прокаженный.
Шофер пыхнул сигарой. — Конечно, парень. А я Иисус Христос. Если ты хочешь промотать денежки, то так и скажи. Но не надо мне этой чепухи о прокаженном. Ты точно такой же, как все.
