да, по обыкновенной отопительной системе, которая соединяет между собой все помещения любого здания. Вызывающий стучит кружкой по трубе: первое количество стуков определяют номер камеры, второе — номер вызывающей камеры. Если вызываемая камера готова слушать, раздаётся количество ударов, соответствующий её номеру камеры, если нет, слышится один удар, означающий «отбой». «Отбой» может прозвучать и неожиданно: во время переговоров. Такой «отбой» предупреждает о неожиданной опасности, то есть о «ментовском расходе», разговор сразу прекращается, и «абоненты» юркают по своим шконкам.
Но вот, вы получили от вызываемой камеры «добро» на разговор. Вы ставите алюминиевую кружку донышком на трубу отопительной системы и начинаете говорить прямо в кружку, то есть напрямую вызываете того, с кем хотите говорить. Тот, кто слушает, держит кружку наоборот, приставив ухо к её дну. Он приглашает вызываемого, и вы приступаете к разговору. Закончив говорить своё, вы стучите дважды по трубе, поворачиваете свою кружку и сами слушаете. Можете поверить на слово, слышимость не хуже, чем в обычной телефонной трубке.
Совсем по-другому обстоит дело с «конём». «Послать коня» означает послать «почту». Чтобы иметь возможность посылать и принимать почтовые послания, нужно оказаться в «почтовой системе» данной тюрьмы. Такая система, чем-то напоминающая сеть интернета, существует в любой тюрьме испокон веков. Практически из любой камеры можно отправить «коня» и переправить послание в любую, даже самую отдалённую камеру. Послание путешествует из камеры в камеру до тех пор, пока «конь» не доберётся до нужного адресата. Как? Да очень все просто!
Первым делом нужно построить «дорогу». Для строительства этой «дороги» нужны свои «строительные материалы», в данном случае, верёвка и «удочка». Верёвка свивается из нитей свитеров, носков, шарфов, то есть из всех тех вещей, которые можно распустить на эти самые нитки, из которых и плетётся прочная верёвка.
Кроме верёвки, как уже сказано, обязательно нужна «удочка». Этой «удочкой», на конце которой прикрепляется крючок, подхватывается верёвка и втягивается внутрь камеры до тех пор, пока не появиться привязанный к верёвке пакет или мешочек, то есть «конь». «Удочка» изготавливается из проволоки, деревянного черенка, в крайнем случае, из газет, листы которых пропитывают хлебным клеем и скатывают в длинную трубочку, а конец, при отсутствии другого материала, сгибают в своеобразный крючок. Получается довольно прочное приспособление для перехвата верёвки.
Гудильников вопросительно взглянул на кружку: «Может, позвонить?»
Сыромятин отрицательно покачал головой, ткнув палец в ухо и кивнув в сторону Серафима: «Новенький может услышать!», хотел что-то добавить, но в этот момент раздался характерный скрежет открываемого замка камеры.
Дверь распахнулась, и внутрь вошли двое: высокий сухопарый, с начищенными до зеркального блеска сапогами, старший лейтенант и толстый старший прапорщик с мощными длинными до колен руками, дежурный контролёр на продоле (зэки называют их вертухаями, но у этого было личное прозвище — Горилла).
— Встали на проверку! — рявкнул старший прапорщик.
Все спустились со шконок и заняли места возле них. Презрительным взглядом осмотрев подследственных, старший лейтенант сказал:
— Я ваш новый Корпусной, старший лейтенант Никита Сергеевич…
— Хрущёв! — договорил за него один из «Братьев».
— На первый раз делаю вид, что не заметил, — взглянув на посмевшего прервать его речь, сказал Корпусной. — Так вот, зовут меня Никита Сергеевич Заварзин, — спокойно повторил старший лейтенант. — Но это только в том случае, если кто-то из подследственных решит обратиться ко мне с письменной жалобой или предложением, в устной форме обращаться ко мне — гражданин начальник. Понятно?
Никто не проронил ни слова, с любопытством оглядывая нового Корпусного.
И тот с удовлетворением продолжил:
— Молчание рассматриваю, как знак согласия, — он взглянул на свою пластиковую доску, на которой карандашом был нацарапан списочный состав по каждой камере корпуса, и начал называть фамилии. — Сыромятин!
— Павел Георгиевич, шестьдесят четвёртого года рождения, статья сто вторая, пункты «Г» и «З», — привычно ответил один из «Братьев на крови»
— И много трупов на тебе, Сыромятин?
— Шьют четырех, но я согласен на одного, — осклабившись, ответил Сыромятин.
— А на самом деле, небось, с десяток, — заметил старший лейтенант.
— Сколько на самом деле, ведает только сам Господь Бог, — он вздел глаза кверху.
— Ну-ну… — брезгливо поморщился Корпусной и назвал следующую фамилию: — Тараньков!
— Федор Сергеевич, шестьдесят второго года рождения, статья сто вторая, пункты «Г» и «З», — дословно повторил и второй из «Братьев на крови».
— Вы что, Тараньков, подельники с Сыромятиным? — свёл брови в кучу старший лейтенант.
— Никак нет, гражданин начальник! — возразил Сыромятин. — Простое, хотя и удивительное со стороны, совпадение. До ареста мы даже не были знакомы.
— Что ж, бывает и такое, — с улыбкой заметил Тараньков.
— И тоже только один труп? — усмехнулся новоиспечённый Корпусной.
— Так точно, гражданин начальник, один! — нарочито вытянувшись, ответил Тараньков, даже и не думая стирать с лица хитрую улыбку.
— Ладно, проверю, — угрожающе произнёс Корпусной.
— Проверите, один ли труп?
— Проверю, не подельники ли вы с Сыромятиным! — терпеливо ответил старший лейтенант и снова взглянул в свою доску. — Гудильников!
— Валентин Павлович, пятьдесят третий, статья семьдесят седьмая.
— Бандитизм, вроде бы? — вопросительно произнёс новый Корпусной.
Но Гудильников не стал помогать ему: даже глазом не повёл.
— Так точно, товарищ старший лейтенант! — угодливо подтвердил старший прапорщик.
— Ну-ну… — несколько минут старший лейтенант смотрел на Гудильникова потом продолжил: — Гасантулеев!
— Аликбек Алимович, шестьдесят восьмой, статья сто вторая, пункты: «Г» и «З», статья сто семнадцатая, часть три и четыре.
— Ты гляди: не только убийца, но ещё и насильник, — Корпусной покачал головой, снова назвал: — Датаев!
— Айсым Шаймиевич, шестьдесят восьмой, статья сто вторая, пункты: «Г» и «З», статья сто семнадцатая, часть три и четыре, — слово в слово повторил тот.
— Как, опять? — не выдержал Корпусной. — Подельники и в одной камере?
— У нас следствие закончено, дело в суде рассмотрено… — пояснил Гасантулеев.
— Даже своё последнее слово уже сказали… — тут же добавил Датаев.
— Ладно, проверю, — Корпусной снова что-то пометил в доске карандашом. — Рычков!
— Анатолий Егорович, сорок пятого года рождения, статья сто вторая, пункт «Е».
— Ну и камера: одни убийцы и насильники, — брезгливо поморщился старший лейтенант. — Понайотов!
— Серафим Кузьмич, шестьдесят седьмой, статья сто сорок пятая, часть два, — доложил Серафим.
— Слава Богу, грабёж… — с каким-то даже облегчением заметил Корпусной, словно «грабёж» детская шалость. — Хотя бы ты не убил никого… — старший лейтенант придирчиво осмотрел камеру и тихо спросил: — Кто дежурный по камере?
— А для чего вы интересуетесь, гражданин начальник, у нас что, грязно, что ли? — спросил Сыромятин. — А может, вы хотите узнать, кто у нас за шныря шнуркует и «стукачком» его назначить? — он ухмыльнулся. — Так ничего у вас не получится: мы просто не сорим, и каждый убирает за собой…
— Спрашивать будешь тогда, когда тебе разрешат! — рыкнул на него старший прапорщик. — А сейчас к тебе обращается гражданин начальник, понял?
