В самом углу у трубы отопления сидел маленький старичок. На вид ему было за семьдесят. Сморщенное, похожее на моченое яблоко лицо напоминало старушечье. Совершенно беззубый рот был плотно закрыт, и подбородок почти касался носа. Глаза у него слезились то ли от старости, то ли болели.
— Привет, отец! — проговорил Савелий.
— Ага… Курить фто е? — прошамкал тот.
— Не курю, отец…
— Фудо, шовшем фудо… — тяжело вздохнул старик.
— Это правда, что ты рецидивист? — спросил Савелий, присаживаясь рядом.
— Шишнадцатый раж шижу… — согласно кивнул дед. — Шорох ходов вже…
— Сколько же тебе лет?
— Жа шипадешат… мышлю… — Он еще больше наморщил лоб, вспоминая что-то. — В шорок третям пощадили, так и гуляю…
— В сорок, третьем? За что же тебя? Ведь и пятнадцати, верно, не было? — удивился Савелий. — Так жа Шталина, милай, жа его родимого… Двачать пять и дали…
— Как же ты умудрился-то за него в тюрьму сесть? Или родители были в чем замешаны?
— Не-е-е… Родителев не было: широта я… На монштрачии неш ображ Шталина и уронил в гряжь: меня и забрали…
— А потом что же, разбойничать начал или воровать?
— Нет, милай… Какой с мени ражбойник аль вор?.. Жа пашпорт папку, жа него, милай, шнжу, гажу…
— Ты хочешь сказать, что пятнадцать раз сидишь за нарушение паспортного режима? — догадался вдруг ошарашенный Савелий.
— Почему хочу, посажал уж…
— А в ШИЗО за что попал?
— Так шрок у меня кончатша шереж два дня, а куды мне итать? Нет никого — ни родных, ни ближних… Напишал я в Кремль, Горбашову, чтоб разрешил, значит, оштатьша ждешь, в жове, жима же, куды мне… А начальство и прознало, што мимо них пишмо отправил на волю, вот и жашадали…
— Правда, что ли?
— Эй, щинок, щинок — покачал он маленькой головой и с грустью отвернулся и теплой трубе…
Савелий снял с себя куртку спецовки и прикрыл ею иссохшее тело старика.
— Шпашибо, щинок… — благодарно прошепелявил тот, купаясь в неожиданный подарок. — Как думаешь, дождусь ответа из Кремля? Савелий лег на голые доски и прикрыл глаза… Поспать, однако, не пришлось: вскоре его отвели к начальнику режимной части — розовощекому капитану.
— От кого решил в ШИЗО спрятаться? — хмуро глядя на него, спросил он Савелия.
— И не собирался! — буркнул Говорков. — Сам не знаю, за что в трюм опустили…
— Так уж и не знаешь? — Капитан хитро посмотрел ему в глаза, но, не дождавшись ответа, сказал: — Ладно, иди на работу, нечего прохлаждаться… Коль припечет — сам прибежишь…
У КЕШКИ
Потянулись медленные и однообразные дни. Окружающие, поняв, что Савелий не склонен допускать кого-либо в свою душу, оставили его в покое, предоставив возможность «вариться в собственном соку». Именно это ему и было нужно, об этом они мечтал: остаться одному со своими переживаниями, со своими мыслями…
Однако в зоне были и те, кто не хотел мириться с его независимостью и при любом удобном случае старался «ткнуть мордой в грязь», «поставить в стойло»…
Нет, это были не блатные: Король выполнил свое обещание, и никто из них не задевал Савелия. Как ни странно, его независимость не нравилась другому «лагерю» — к нему относился завхоз, который не упускал ни одной возможности, чтобы не состряпать на Савелия докладную, не послать его на внеочередные хозработы как нарушителя режима содержания. Бесстрастная реакция Савелия еще больше озлобляла самолюбивого завхоза. Другим человеком этого «лагеря» был заместитель командира роты капитан Зелинский, для него Савелий стал объектом «усиленного внимания», и при каждом удобном случае он проявлял особую «заботу».
Правда, одно событие несколько улучшило положение Говоркова в зоне, несколько смягчило завхоза. Как-то незадолго до утреннего подъема Савелия разбудил завхоз и шепотом предложил зайти к нему. Его заискивающий тон настолько, удивил Савелия, что он быстро оделся и пошел в каптерку.
Завхоз молча протянул ему увесистый сверток и, увидев недоумение на лице Савелия, многозначительно проговорил:
— От кого, надеюсь, понятно?.. Савелий пожал плечами и развернул сверток: новый костюм черного цвета, спецовка вольного покроя с двойными швами, шапка с натуральным мехом, шерстяной шарф и белью вязаные перчатки…
С этого дня он с удивлением обнаружил, что относиться к нему стали более уважительно. Любой коллектив, в том числе и людей, лишенных свободы, представляет собой точную копию общества в целом. Только в местах лишения свободы все пороки более обнажены, более изощрены. Сильный — значит, правый. Хорошо одет — значит, имеет возможности и т.д., а такого больше уважают или завидуют ему…
Однако ничто не изменило Савелия, он продолжал держаться особняком не только в жилой зоне, но и на работе. Хотя на работе уединиться труднее: приходится разговаривать в силу «служебной необходимости». У Савелия все легко получалось, и к нему часто обращались за помощью то бригадир, то мастер, зависящий, как и все, от выполнения плана.
Заметив его безотказность, мастер чуть подобрел к своему тезке и старался по возможности поощрять его: то в приказе, то дополнительным отовариванием в магазине зоны. Конечно, он был весьма скуден: не самые лучшие рыбные консервы да каменные пряники, но и это выручало в трудную минуту…
Чтобы ни о чем не думать, Савелий полностью окунулся в работу, прихватывая и вторую, а то и третью смены. Труднее было, когда наступали праздники. В эти «свободные» дни ничего не отвлекало, и начиналось самокопание, на. Савелия накатывало такое, что в пору волком выть или биться головой об стенку… К счастью для Савелия, таких дней выпадало не очень много.
Поначалу Савелий избегал общения со своим бывшим сослуживцем Кешкой Сахно. Почему-то Кошка вызывал в нем раздражение, бередил душу, напоминая о счастливом и радостном прошлом, заставлявшем сжиматься сердце. Но шли дни, и Савелию неожиданно захотелось удариться в эти воспоминания.
Он стал чаще появляться в «мастерской», как претенциозно называл Кошка свою комнатушку. Надо заметить, что толком поговорить им почти никогда не удавалось: каждый раз кто-нибудь да мешал — то завхоз зайдет что-то надписать, то комендант зоны с заданием начертить или расписать какой-либо «уголок» обязательств, сатиры или санитарии и гигиены, а то из администрации кто пожалует для проверки, «шмона», обычно «визиты» заканчивались просьбой переплести книги или журналы…
— Что делать? — говорил в таких случаях Кошка.
— Хочешь жить — умей вертеться Сейчас-то еще ничего… Вначале трудно было: то режимник заскочит, то кум нагрянет, то из роты, то из батальона, и каждому дай… Сколько красок, кистей, сколько книг зашмонали. Увидит детектив: «Дай почитать!» Попробуй, не дай! Раз дал, два, а возвращать, так нет, потерял, говорит… Э-э, думаю, шалишь! Хватит! Хрен вы больше что возьмете…
— Так и сказал? — ухмыльнулся Савелий.
— Что ж я, дурак, что ли? Я поумнее придумал…
— Он хитро прищурился. — Пару раз столкнул их лбами, сразу зауважали!
— Как это?
— Очень даже просто! Пришел как-то режим… Ну, этот, Цитрамон. Кличку эту дали острословы за его пагубную страсть к зеленому змию. Причем пьет он все, что горит и имеет градус или с ног сшибает, по его выражению. И, естественно, после принятия какой-нибудь гадости утром от него несет всякими парами, и голова трещит, как пустой орех, для поправления которой он и ныряет перся проверкой в санчасть, глотает обычную свою дозу цитрамона: пять таблеток. Так вот, повадился он ко мне и тащил все, что можно было загнать на опохмелку. А тут как-то кум дал мне переплести Агату Кристи… -
— А Цитрамон увел ее, и ты «не стал молчать об этом»? — догадался Савелий и фыркнул: Представляю
