Вскоре перед ними, сверкая под лучами восходящего солнца, открылась причудливая змейка сибирской речушки. Здесь она была намного шире, чем у моста.
— Слава богу, дошли! — прошептал Федор и медленно опустился на траву. — Здесь искать не должны… Даже если они уже и наткнулись на него… — Федор говорил тяжело, в груди все хрипело и клокотало.
— Почему?
— Мы шли против течения и не использовали реку для отрыва, во Что они вряд ли поверят, к тому же от населенного пункта уходим… Не могут же они знать о курках Браконьера!..
— Все ж укрыться чуть-чуть не помешает. Ты полежи, а я осмотрюсь…
Спуск был крутой, и Савелий решил найти более пологий. Был бы здоров Федор, могли бы спрыгнуть, но… Метрах в пятидесяти он наткнулся на небольшой овражек, ведущий прямо к реке. Спускаться здесь было очень удобно. Савелий сошел к воде и жадно напился. Намочив свою бывшую майку, он решил вернуться за Федором, но вдруг увидел в крутой стене берега какой-то странный вход. Он вел в достаточно просторную пещеру. Когда глаза свыклись с полумраком, он заметил в углу белесые кости какого-то животного, которым, вероятно, с удовольствием пообедал бывший хозяин пещеры. Хорошо, что он покинул это убежище: не хотелось бы с ним повстречаться в таком состоянии.
Сделав из веток огромный веник, Савелий, поднимая невообразимую пыль, вымел тщательно весь мусор и кости, натаскал хвойных веток и зеленой травы, соорудил из них две мягкие и удобные постели. Полежав то на одной, то на другой, остался доволен и вернулся за Федором. Он спал, но сразу же открыл глаза, услышав шаги.
Гостиницу «Метрополь» в Москве знаешь? — деланно весело воскликнул Савелий. — Номер люкс на двоих, со всеми удобствами: с видом на море, с мягкой мебелью… Правда, остальные удобства — во дворе…
— Ты чо, гонишь, что ли? Какой люкс? Какие удобства? Шайба съехала или крыша потекла? — Федор с явной тревогой уставился на Савелия: не рехнулся ли парень.
Не веришь? Отличное помещение! Еще спасибо скажешь!
УГРЮМЫЙ
Он помог Угрюмому подняться, и они медленно побрели к спуску. Хотя он и был пологим, однако раненый несколько раз спотыкался, и Савелию стоило больших трудов удержать его. Наконец они добрались до берега и вошли в пещеру
Извини, землячок! Действительно, как говорил, и «вид на море», и «мягкая мебель»… А я подумал, что ты свихнулся. А запах-то какой! — воскликнул Федор, опускаясь на ложе из травы и веток. Красота! Вот спасибо!.. А, черт! Проклятая рана!
Сейчас полегчает! Савелий начал осторожно разбинтовывать. Кровь подсохла, и бинты пришлось отдирать от тела. Федор скрежетал зубами, но терпеливо переворачивался с боку на бок и стоически молчал.
Когда обнажился тампон, темно-багровый от крови, Федор взял Савелия за руку.
— Дай передохнуть малость… Поговорим лучше… Я же вижу, что ты давно хочешь спросить о чем-то…
— И спрошу! — Савелий нахмурился. — На зоне все считали вас приятелями…
— Можешь не продолжать! — Глаза Федора зло заблестели. — О покойниках принято плохо не говорить, но… веришь, рано или поздно я бы сам придушил его вот этими руками. — Он сжал внушительный кулак так, что побелели пальцы. — И Тихоня это чувствовал… — Он вдруг опустил голову. — Боялся я его… Это он тоже знал… Ведь мог его пальцем раздавить, а боялся! Сколько его знаю, столько боюсь… даже сейчас, когда он мертв. — Угрюмый все равно говорил о Тихоне в настоящем времени. — А знаю его давно…
— Может, не надо?..
— Надо! — упрямо воскликнул он. — Надо же когда-нибудь об этом вслух сказать!.. Я еще малолеткой был, когда по его милости на баланду пошел… Ты, говорит, в первый раз да малолетка: на себя бери — много не дадут… А всех потянут, то и тебе, как соучастнику, на всю катушку влепят… Я ему: какой я соучастник? А он: ты знал? Знал! И не донес — значит, соучастник!.. — Федор зло сплюнул. — Я и уши развесил, мне на них и привесили — пятак. Гуляй, Федя!.. Совсем немного! Пустяки! Гад ползучий! Эх, жизнь моя — индейка! — Он тяжело вздохнул. — Я же спортсменом был: диск, копье метал под мастера…
— И что же дальше?
— Дальше?.. Думал, выйду, опять спортом займусь… — Федор снова сплюнул. — Занялся, называется! Вышел, а он тут как тут: в кабак тащит, три куска сует — заслужил, мол… И покатило-поехало… Капуста вскоре кончилась, долги начались, а их отрабатывать надо… Снова загремел, на шестеру, четыре хозяину оставил! Вышел, а через месяц — треха до звонка… А теперь глухо: сто сорок шестую загрузил…
— Грабеж?
— Грабеж! — криво усмехнулся Федор. — Дело, конечно, твое: верить аль нет, но мне тебе лапшу на уши вешать резона нет — чистый я в этом деле! Чист как стеклышко! За предыдущее — виноват и отбарабанил сполна! А тут… Один земляк твой, тоже москвич, Доцент кликуна — не слыхал? Так вот он стих сложил, ну, словно про меня, точно…
«На свободу с чистой совестью», — — Призывает плакат на стене! Я же не виновен полностью! И угрызений и капли нет…
Эти строки он прочитал с неожиданным чувством и замолчал.
— А что же случилось? — спросил Савелий не из интереса, а точно поняв, что Федору очень нужно выговориться.
— В тот день я был, что говорится, в стельку… А у меня особенность одна: какой бы ни был пьяный, на следующий день все помню, до мелочи последней… — говорил Федор тяжело, часто замолкал, но Савелий не торопил, внимательно слушал. — Из кабака мы вышли втроем: я. Тихоня и Лом, так, слизняк один… А было за полночь, и навстречу, как на грех, парочка влюбленных… Идут, воркуют… А Тихоня и говорит: «Брать будем…» Какое брать, я и лыка не вяжу… Тихоня, зараза, перо вытащил и парню: «Деньги, мальчик, и без шума…» А паренек, видать, не из пугливых попался: хрясь ему в морду — тот в осадок! Лом меня выпустил и сзади на него навалился, а я кулем на асфальт, сучу ногами, встать пытаюсь… Какое там!.. Девчонка в крик… А Тихоня вскочил и пацану тому в грудь финкой: он и осел сразу!.. Девка, видно, кровь увидала, завизжала и деру. Тихоня за ней, а тут люди показались… Он назад, сунул мне в руки платок и шепчет: «Сдашь — из-под земли достану!» — и за Ломом… Они смотались, а меня повязали…
— Ну и?..
— Тринадцать лет!.. Пацан коньки отбросил, а девка, видно, со страху не видала, кто его… А может, и видала, да просто не сказала…
— И ничего нельзя было сделать?
— Как?.. Финку ту я мастерил, платок у меня в руках, а Тихоня всегда нож тряпкой обматывал, чтоб следов не оставлять… Экспертиза нашла ворсинки от платка на ручке финки… Куда ни кинь… — Федор махнул рукой. — Хорошо еще, что парника в больнице окочурился: могли и зеленкой лоб смазать…
— И после всего ты с ним… Как же ты мог?
— Знаешь, пока крестили меня, я много передумал: решил, отзвоню и махну куда на Крайний Север… Хотел сначала жить начать, да, видать, сначала-то невозможно: вновь судьбинушка с Тихоней столкнула… По мокрому он засыпался, но и в этот раз отвертелся от зеленки… И как нарочно, на ту же командировку, что и меня, бросили. Увидел меня и лисицей… Сука позорная! Вонючка!.. Тогда-то я и решил сам извести эту гниду, коль закон не смог!.. Побег-то я придумал: за все хотел отплатить сполна, ох и попрыгал бы я на нем! Да Бог, видно, пожалел — не позволил душу кровью замарать, сам прибрал паскуду…
— Слушай, Федор, тебе есть смысл вернуться назад, в зону!
— Ты как хочешь, — Беше… тьфу, черт, Савка, но я сам себя посудил: нет моей вины и не за что срок этот тащить… Не за что! Вот кабы пришил его, то сам бы вернулся с повинной, а так…
Говорков смотрел на Федора и всей душой пытался понять, даже оправдать этого изломанного жизнью человека. Если правда то, что он рассказал, а ему почему-то казалось, что правда, то Савелию было откровенно, по-человечески жаль парня, но как помочь и чем, что посоветовать орлу, он не знал… Самому бы кто посоветовал…
— На зоне я снюхался с одним… Браконьер, помнишь, говорил тебе о нем? Так вот, он из здешних мест:
