квартира для дочери стоили Егору Ивановичу немалых денег, но как говорится, назвался груздем... изволь соответствовать. Тем не менее, дочь он не баловал и денег собственно на ее нужды выдавал сравнительно немного. А ведь для нее, станичной девочки, в городе слишком много соблазнов: и кинематограф, и платные качели в городском саду и всякие кондитерские вкусности, не говоря уж о спектаклях в Народном доме гастролирующих актерских трупп... Таким образом, жить Даше вдали от дома, да ещё с учетом большой инфляции приходилось крайне экономно. Это не могло не нервировать девушку, видевшую как одеваются и увешиваются драгоценностями вне гимназии ее одноклассницы, прежде всего купеческие дочки, чьи папаши умудрялись богатеть даже в условиях, когда казалось, все вокруг катастрофически беднеют и разоряются. Ей же даже в городской кинематограф 'Эхо' приходилось ходить всё в том же гимназическом платье.
На встречу Анненкова гимназисток разделили на две группы, на тех, у кого имелась нарядная верхняя одежда: пальто, накидки, шляпки, новые ботинки с галошами... их отправили на Верхнюю пристань, присутствовать на торжественной встрече. Другие, у которых такого 'выхода' не было, должны прислуживать на банкете в честь атамана тем же вечером в здании городского дворянского собрания. Даша, увы, попала в среде прочих не очень состоятельных, или, как и она, происходивших из дальних станиц гимназисток... попала в 'прислуги'. Если бы Усть-Бухтарма находилась не так далеко, хотя бы как станица Новоустькаменогорская, что напротив города на другом берегу Иртыша, или Уваровская, до которой тоже рукой подать... А до ее станицы за сто сорок верст через горные перевалы не поедешь, чтобы переодеться. Обижаться на отца, за то что не позволил ей привезти с собой весь 'гардероб', в котором было и неплохое пальто, и новые ботинки и несколько платьев? У Егора Ивановича нашлось свое объяснение: ты Дашка едешь в город учиться, а не красоваться, вот и учись, а все остальное потом, как выучишься.
Возмутиться гимназисткам, попавшим в 'прислуги', дозволялось только про себя, вслух не пожалуешься, дескать, как это так, мы офицерские или даже дворянские дочери будем прислуживать на банкете, в фартуках, с подносами, а здесь же какие-то жены и дочери купцов-ворюг, будут в платьях декольтированных, золоте и бриллиантах танцевать... Что ответит классная дама, или сама начальница гимназии, яснее ясного: а кого же ещё на такое мероприятие привлечь, где будут присутствовать сам атаман Анненков, руководство 3-го отдела, городской управы? Вы же самые верные, надежные, не этих же плебеек из 'Мариинки' ставить. Там такие варначки встречаются, отравят дорогих гостей или бомбу бросят...
На банкет явились все 'сливки' местного общества: купцы, золотопромышленники, горные инженеры, руководство городской управы, земское уездное чиновничество, ну и, конечно, военные. Офицеры гарнизона в парадной форме, женщины, снимая верхнюю одежду, оставались в бальных платьях. Званый ужин удался на славу. Соскучившаяся по празднествам и веселью 'чистая' публика ела, пила и танцевала. Тон, конечно, задавали жены золотопромышленников и горных инженеров, как правило, статные, прекрасно одетые. Веселились настолько искренне, раскованно, что у атамана и сопровождавших его офицеров настроение явно поднялось - они никак не ожидали встретить в этом маленьком уездном городишке такое богатое и оптимистически настроенное общество. Анненков, увидев обилие бриллиантов, золота, жемчуга, изумрудов, что блестели в виде ожерелий, серег, пряжек, гребней, брошек, крестиков... на местных дамах, в виде запонок и часовых цепочек у местных купцов, горных инженеров, чиновников. Он сразу почувствовал, что пожалуй и здесь сумеет разжиться деньгами на формирование своей дивизии.
Даша в зал не выходила, она носила готовые блюда от кухни до дверей в банкетный зал и там передавала отобранным для этого мероприятия 'особо надежным' официантам. Где-то часам к девяти вечера, когда все тосты были произнесены, кушанья съедены, а вино выпито... столы убраны - начался бал. В работе гимназисток объявили перерыв. Даша пробралась в зал и спряталась за большой портьерой и оттуда во все глаза подглядывала за происходящим. Она впервые видела настоящий бал. Звон шпор, красивые мундиры, шуршание роскошных дорогих платьев, оголенные шеи и плечи женщин, блеск драгоценностей в свете большой хрустальной люстры. Специально для этого мероприятия на маленькой городской электростанции жгли двойную норму дров - полное освещение всех помещений Дворянского собрания почти удваивало расход электроэнергии. В гимназии танцы были обязательным предметом, и Даша, следя за танцующими, оценивала их умение. Она сразу отметила, что многие женщины танцуют плохо, офицеры, особенно казачьи, тоже. Она вспомнила, как танцевала Полина Фокина на своей свадьбе. Полина бы наверняка здесь затмила всех этих золотопромышленниц, чиновниц, инжинершь и офицершь. Да, пожалуй, и она сама уже сейчас не опозорилась бы. Сами собой в ее голове выстраивались 'виды на будущее'. Себя она видела только женой офицера, и не какого-нибудь абстрактного офицера, а конкретно Владимира Фокина. Его она видела в чине не менее чем есаула, и вот так же она вальсировала с ним, в таком же изумрудного цвета платье, как у той не слишком трезвой дамы. Нет, лучше, как у той, в темно- розовом, у нее и цвет интересней и декольте не столь вызывающее, но в то же время всё что надо открыто...
После бала Даша всю ночь видела 'соответствующие' сны. Она вновь представляла себя, то в каких-то немыслимых нарядах и шляпах с огромными перьями, то верхом на коне, как Володина сестра, только вот одета не как она. Даша не находила удовольствия в том, чтобы наряжаться по-мужски. Нет, она себя представляла в амазонке, длинной юбке и шляпе с лентой и не в казачьем, а в дамском седле. Такой наряд для верховой езды, она видела на матери одной из гимназисток, жены местного отдельского офицера. Никогда не видевшая настоящих аристократок, дам из высшего света Петербурга и Москвы, Даша пыталась брать пример с тех, кто был рядом, чьи черты характера и поведение ей импонировали. В станице таковой была Полина, в Усть-Каменогорске... И здесь нашлась такая, чья неординарность сразу бросалась в глаза. Это была выпускница томского епархиального училища, дочь настоятеля Покровского собора протоирея Гамаюнова, Настя. Казалось, само происхождение предопределило и ей стать женой священника. Но в свои двадцать три она не спешила замуж, вела вполне светский образ жизни, и отец вроде бы ей в том не ставил никаких препонов. На банкет они тоже пришли вместе, протоирей, огромный монументальный священнослужитель и его дочь, невысокая, ладная. Ее приглашали на все такого рода общественные мероприятия, иной раз и без отца, по той причине, что она прекрасно пела. Она обладала проникновенным и в то же время сильным грудным голосом. Пела она в основном русские романсы. И сейчас, во время бала ее попросили спеть, и она пела свои любимые романсы, а в конце неожиданно выразила желание спеть 'Боже царя храни'...
Анненкову понравилось, как его встретили. На банкете он даже немного выпил и закусил, потом смотрел на танцующих, слушал романсы, в общем, пребывал в необычном для себя веселом настроении, но как только Настя запела старый гимн... С лица Анненкова исчезла улыбка, он встал, застегнул на все пуговицы свой мундир, его примеру тут же последовали все присутствующие, независимо от политической ориентации, множество голосов подхватило:
А возвышающийся над всеми протоирей будто бы невзначай осенил крестным знаменем Настю и всех вокруг, этот ещё живший и не желавшей сгинуть осколок былой России...
Вытрясти много денег из усть-каменогорских купцов не удалось, но свою комендантскую команду пополнения, которую атаман оставлял в городе, он всё же обязал финансировать местных толстосумов. Много претензий высказал Анненков и к руководству 3-го отдела в части борьбы со всеми проявлениями большевизма на территории отдела, в первую очередь на Бийской линии и чрезмерной автономии некоторых станиц на Бухтарминской. Военный комендант города, бывший атаман 3-го отдела генерал Веденин и вновь назначенный атаман отдела войсковой старшина Ляпин, будучи много старше Анненкова, тем не менее, смиренно выслушивали его укоры, оправдывались. Инспектирование городской тюрьмы оставили на 'закуску'. Заключенные, коих насчитывалось более двухсот человек, действительно содержались в достаточно вольготных условиях, некоторые из местных даже отпускались домой на день и на всякий
