попытка договориться с представителями Сибирского правительства о выработки компромиссной политической программы и организации единого военного руководства для борьбы с общим врагом. Но, ох как трудно оказалось 'запрячь в одну телегу коня и трепетную лань'. В Уфе, тем не менее, было принято решение о создании Директории, единого правительства для руководства борьбой против большевистской диктатуры. Официальной столицей нового государственного образования объявили Омск, туда же перебрались члены Директории, чтобы приступить к созданию совета министров. Сразу же началась внутриполитическая борьба между эсерами и прочими: монархистами, кадетами, автономистами... за министерские посты и сферы влияния. Военные, прежде всего высшие офицеры Сибирского Казачьего Войска, сразу обозначили свою явную антиэсеровскую позицию. На пост министра по военным и морским делам пригласили адмирала Колчака, личность известную, авторитетную, обличенную доверием западных союзников. Но продуктивно действовать новое правительство так и не смогло. Грызня за власть не прекращалась, и чувствовалось, что кто-то должен кого-то 'сковырнуть'. Первыми организовались военные - группа генералов составили антиэсеровский заговор. Они подготовили военный переворот с целью объявления военной диктатуры. Пост диктатора предложили Колчаку. Тот не отказался... В ночь с 17 на 18 ноября 1918 года силами первого сибирского казачьего полка переворот был осуществлен: привезенную эсерами из Уфы подвластную им воинскую часть казаки окружеили и разоружили. Одновременно арестовали всех эсеров членов Директории. 18-го ноября адмирал Колчак был провозглашен полномочным Верховным правителем России...
С 'воцарением' в Омске Колчака, приказы поступающие в войска стали более конкретными и жесткими, без примеси эсеровско-кадетской 'демократии'. Но Анненков по-прежнему мало обращал на них внимания, действовал по своему усмотрению, в своей 'партизанской' манере. Одновременно с формированием новых частей он продолжал 'исправлять' недоработки местных властей, отправляя карательные сотни туда, где ещё тлел 'дух большевизма'. Анненковцы каленым железом беспощадно выжигали следы недолгого пребывания советской власти...
В Партизанской дивизии штаба как такового, в полном понимании этого слова, не было. Еще со времен, когда есаул Анненков командовал казачьим отрядом, совершавшим конные рейды по тылам немцев, он невзлюбил всю эту отчетность, штабную бумажную рутину и как следствие штабных офицеров. И сейчас он свел всю штабную деятельность до минимума. Мой штаб - это я, говорил атаман, решая все штабные вопросы самолично. Но к концу 18-го года, когда численность дивизии уже достигала нескольких тысяч человек, совсем без штаба обойтись уже никак не получалось. Понимал это и Анненков, тем не менее, официального начальника штаба дивизии не назначил, а поручил временно исполнять эту должность штабс-капитану Сальникову, приблудившемуся к атаману случайно и показавшего свою полную непригодность к службе в строевых подразделениях. Сальников, 35-ти летний офицер, всю свою службу прослуживший при различных штабах. Несмотря на большой опыт, атаманский штаб оказался ему явно не по зубам. Привыкший вести 'от и до' всю положенную документацию он, почти не имея помощников, буквально засыпал на ходу от усталости. А атаман со своей кипучей энергией, не ведавший, что такое отдых, наваливал все больше и больше работы. За считанные месяцы пребывания в Семипалатинске им были сформированы два новых полка пехоты и один кавалерийский, полностью укомплектован артиллерийский дивизион и развернута инженерная рота. ВРИД начальника штаба сбивался с ног, уточняя численность личного состава, постановку на довольствие, количество вооружения, боеприпасов, лошадей, пытался требовать соблюдения штатного расписания, принятого в русской императорской армии... Все просьбы создать полноценный штаб, тем не менее отвергались Анненковым. При этом атаман постоянно как бы принижал значение работы штабс-капитана, в распоряжении которого находилось всего трое писарей...
Сальников сидел в штабном вагоне, тяжело откинувшись на спинку стула, его стол завален, всевозможными документами, глаза слипались, ничего не хотелось делать. Штабс-капитан тяжело вздохнул, расстегнул карман френча, достал фотокарточку. На ней была запечатлена его жена и две дочери 12-ти и 10-ти лет. Семья Сальникова осталась в Омске. На днях он получил письмо от жены. Та жаловалась, что квартира, которую они снимали, скверная, тесная, холодная, дрова невероятно дороги, дочери так пообносились, что стыдно ходить в гимназию, денег, что он им посылает, совершенно недостаточно, а помощь, которую им оказывает правительство, мизерная... Сальников снова вздохнул и убрал фотографию. Просить помощи у Анненкова? Но штабс-капитан знал насколько чёрств и глух атаман к такого рода просьбам. Сальников сам не раз наблюдал, как тот искренне не мог взять в толк, почему отцы семейств так сильно переживают за своих жён и детей, когда перед ними такая святая цель - восстановление великой России. Атаман не мог терпеть, когда офицеры старались пристроить в обоз дивизии свои семьи, или селили их неподалеку от ее расположения. И этим он тоже снискал любовь многих молодых 'партизан', таких же, как и он сам холостяков. Потому Сальников не рисковал выписать к себе семью из Омска. За это атаман, как пить дать, снял бы штабс-капитана с его временной должности и вновь перевел в какое-нибудь строевое подразделение, чего он, человек сугубо 'бумажный', интуитивно пригибавшийся от свиста пуль и снарядов, боялся больше всего.
Сальников сделал волевое усилие и стал просматривать полученные телеграммы. Бланк с пометкой 'срочно' содержал текст, в котором военный министр просил представить послужной список атамана на предмет представления его к званию генерал-майора. Штабс-капитан задумался. С одной стороны было довольно обидно, что человек, который моложе тебя на шесть лет уже 'метит в генералы', с другой, приходилось признать, кого как не Анненкова делать генералом. До сих пор звания, за полгода аж два, атаману присваивало Временное Сибирское правительство, и с учетом его 'легковесности' такова же и цена тех званий. Но сейчас в Омске совсем другой хозяин, Верховный правитель адмирал Колчак. Это, конечно, не государь-император, но фигура значимая, недаром его признали и западные союзники, и что ещё более важно командующие всех антибольшевистских фронтов.
Телеграмму надо было показать атаману. Тот довольно тщеславен, и, несомненно, будет рад. Идти с благой вестью всего-ничего, до личного вагона атамана, стоявшего рядом со штабным. Когда штабс- капитан, не одевая шинель, бегом по морозу преодолел это расстояние и вошел в атаманский вагон, охрана его предупредила, что у атамана находится бывший отрядный, а теперь дивизионный священник отец Андрей. Пришлось ожидать в приемной. В это время в кабинете атамана происходил довольно резкий, на повышенных тонах разговор. Отец Андрей под стать Анненкову, такой же решительный, бескомпромиссный, но если анненковская решительность была холодной, обдуманной, то у тридцатитрехлетнего отца Андрея она носила порывистый, горячий характер. Во время славгородских событий отрядный священник ходил вместе с казаками в конные атаки, а потом благословлял казни 'антихристов'. С Анненковым отец Андрей был на 'ты':
- ... Брат-атаман, как ты можешь за такое расстреливать своего брата? Ты что забыл, как он зарекомендовал себя, как прекрасно командовал полусотней, которую ты посылал наводить законность и порядок, как, не дрогнув, казнил врагов наших. Он хоть раз не выполнил какой-нибудь твой приказ, или дал повод заподозрить себя в неверности нашему делу?!- воздев руки к потолку, взывал священник.
Атаман морщился и, похоже, что с ним случалось крайне редко, колебался:
- Поймите, батюшка, - Анненков хоть и ввел в дивизии ритуал братского 'тыкания', но со священнослужителями, всегда был строго на 'вы',- я не могу терпеть в своей дивизии невыдержанных людей, анархистов. Я и так уже несколько раз закрывал глаза на его проступки. Сколько хорунжих у нас? Много, и я их за редким исключением почти никого близко не знаю, а вот этого за его фокусы узнал хорошо. Не слишком ли большая честь для хорунжего, чтобы им лично командир дивизии занимался. Я понимаю, одно дело это расстреливать и рубить большевиков, или им сочувствующих, другое, когда дело касается ни чем не оправданных бесчинств, в чем он уже неоднократно был замечен, или то, что случилось сейчас. Пьянство, буйство... я не допущу этого. Это ведет к подрыву дисциплины, а ради укрепления дисциплины я не остановлюсь ни перед чем...
Речь шла не об ком ином, как о хорунжем Василии Арапове. Он, будучи изрядно пьяным, застрелил на балу местную барышню, которая по старой доброй привычке отвесила ему пощёчину за откровенно хамское 'ухаживание'. Анненков был ярым противником всяких увеселительных мероприятий. Но офицеры 2 -го Степного корпуса частенько устраивали всевозможные балы, и запретить ходить на них своим офицерам
