понизила голос. — Впрочем, что там покупает, я уступаю ему совершенно за символические деньги за многие блага, которые он мне оказывает, снабжая сладостями, винами, кофе, в конце концов, которого теперь нигде не достать. Только вообразите себе, Лиза, можно я буду так вас называть? — она схватила девушку за руку. — Гауляйтер приезжает ко мне за букетом, он всегда сам выбирает каждый цветок, не доверяя адъютантам, а вы встречаете его «Лунной сонатой». Вы сможете? — она снова нетерпеливо посмотрела на Лизу, точно не верила до конца.
— Хоть прямо сейчас, — ответила та, — только надо размять пальцы. Знаете ли, я давно не играла, не было инструмента…
— А вы не забыли? — пани снова засверлила ее взглядом.
— Нет, конечно, — уверенно ответила Лиза.
— Ладно, на всякий случай я раздобуду для вас ноты, — решила Литвинская и, встав, взволнованно заходила по кабинету. — «Лунную» — для гауляйтера, для его заместителя Готтберга — Шуберта… Прекрасно, прекрасно. Вы знаете, сколько я плачу? — остановившись, она резко обернулась к Лизе.
— Нет, — ответила девушка и тоже встала.
— Мало, милочка, мало, — продолжила Литвинская с легкой плаксинкой в голосе. — Дела идут не так уж и хорошо. Цветы дорожают, закупать их приходится мало. Скидку на такие объемы закупки, не дают. Да и кто покупает здесь, в Минске? Только немецкие офицеры, местные вовсе не понимают в красоте, им лишь бы красную гвоздику за ухо да бутылку водки в руку, — ничего иного они знать не желают. А из музыки — «Интернационал». Одно слово — дикари. К тому же из Амстердама цветы доставляют на самолете. А как иначе провезешь? Если в специальном грузовике с охлаждением, так в Минск без конвоя не проедешь, партизаны кругом, бандиты, страх даже представить, что творят, слышала, наверное? — Литвинская всплеснула руками, расширив от ужаса глаза, — им что цветы, что пулеметы — все одно. Пристрелят и не подумают, кто ты: военный, нет, мужчина или женщина. Вот недавно какой пожар на станции устроили, чуть полгорода не спалили. Уж не знаю, по чести говоря, на какое наследство родительское ты рассчитываешь, девочка, я так только об одном мечтаю, поскорее вернуться в Варшаву. Может, там спокойнее. Вот еще до Рождества подожду, а там, — хватит с меня уговоров господина гауляйтера — уеду, мочи больше нет терпеть всю эту дрань в округе. Ладно, это все разговоры посторонние, — Литвинская подошла к столу и щелкнула костяшками на счетах. — Чуть-чуть наброшу тебе, за происхождение да за музыку, все-таки культура того стоит, как ни крути. Но немного, — она предупредительно подняла палец, — на двадцать процентов больше, чем остальным, не больше. Согласна? — она вопросительно взглянула на Лизу.
— Согласна, благодарю вас, пани, — Лиза присела в реверансе.
— Заметно, заметно, что ты иного рода-племени, не то что эти, — пани скривила лицо так, точно проглотила лимон. — Если здесь все затрещит по швам, поедешь со мной в Варшаву, надеюсь, туда большевиков не пустят. А если Варшава не устоит, тогда — в Париж, там у меня сестра живет, в доме мадам Шанель служит дизайнером, делает наброски шляп, опять же перчатки, аксессуары к платьям. Мадам ею довольна. Конечно, Марго не будет счастлива, что мы сядем к ней на шею. Но это уж на самый крайний случай. Когда господин Готтберг начал ухаживать за мной в Варшаве, это было в тридцать девятом году, — неожиданно призналась Литвинская, — Марго отговаривала меня закрывать магазин и ехать за ним сюда. Но я ее не послушала. Любовь, богатый куш, новые земли на востоке. Как все это было заманчиво, а теперь — пустая болтовня, да и только. Единственно, на что я надеюсь, если я останусь без крыши над головой, Марго меня не бросит, сжалится надо мной. Ты нашла уже жилье? — спросила она мимоходом.
— Да, мадам, — ответила Лиза.
— Где?
Она назвала адрес.
— Это плохой район, — поморщилась Литвинская, мои девушки живут здесь, на втором этаже. Правда, я вычитаю у них из зарплаты. Конечно, твоя комната обходится тебе дешевле. Но если тебе откажут — милости прошу, — пригласила она. — На улице не брошу, потеснимся. Что ж, давай документы, — она протянула руку, унизанную перстнями, — буду оформлять тебя. А потом пойдем вниз, я объясню тебе твои обязанности, познакомлю с другими девушками. И репетировать, — лицо Литвинской вспыхнуло, — репетировать «Лунную». Гауляйтер как раз обещал сегодня вечером заехать за букетом. Мне привезли чудные белые розы из Амстердама, совсем свежие. Он не может пропустить. А мы его встретим сюрпризом, — она прищелкнула пальцами. — Он даже не ожидает! А я и сама послушаю, — взяв Лизин «аусвайс», она принялась что-то списывать с него в толстую тетрадь в кожаном переплете и вздохнула. — Так давно не слышала, как играют. Бетховен, «Лунная» — словно из другой жизни.
Вечером в освещенном множеством свечей в канделябрах, в весьма романтической обстановке, Лиза исполняла музыку для гостей пани Литвинской. В золоченых креслах, выставленных полукругом рядом с роялем восседали важные гости: гауляйтер Вильгельм Кубе, высокий, чопорный человек в золотом пенсне, словно застегнутый на все пуговицы, даже на те, которых не видно, до самой макушки, и его заместитель и вздыхатель пани Литвинской Готтберг, шеф минского отделения гестапо и шеф управления от министерства пропаганды доктора Геббельса. Последний особенно заинтересовался способностями Лизы. Отметив несомненный талант исполнительницы, — в музыке немецкие господа разбирались отменно, — они вместе с Кубе решили организовать несколько концертов для высших чиновников рейха в Белоруссии в помещении резиденции гауляйтера.
Кубе пригласил Лизу прийти на следующее утро к нему в кабинет, чтобы обсудить программу. Пани Литвинская, польщенная невероятно, конечно, ни словом не возразила против концертной деятельности ее новой сотрудницы. Ведь от нее не требовали платить за это, а ее собственное реноме подобный оборот событий поднимал на небывалую высоту. Ведь всем немецким чинам было сразу указано: фрейлян Арсеньева — протеже пани Литвинской, а может быть, — Лиза едва сдержала улыбку, — даже ее родственница!
Лизу просили играть на бис, потом угощали шампанским и пирожными. Такой чести никогда прежде не удостаивалась ни одна из продавщиц в салоне пани, да и сама пани — далеко не каждый раз.
Поскольку уже стемнело и наступил комендантский час, Кубе вызвал свою машину и приказал отвезти Лизу на ней домой. Несмотря на позднее время, на кухне Лизу дожидались Авдотья Кирилловна и ее племянница Вера, бледная, худенькая девушка лет девятнадцати. Лиза сразу попросила ее передать Никольскому, что устроилась к Литвинской, как было поручено, и что совсем невероятно, уже сегодня встречалась… с самим Кубе, и заслужила его расположение. Она сама не могла поверить в собственный успех и была уверена, что в него вряд ли поверят Савельев и Белозерцева.
Это казалось невероятным. Кубе, о котором разведчики говорили, что к нему невозможно подобраться, сам обратил на нее внимание! Путь к всесильному ставленнику рейха открылся столь легко, что никто не ожидал. Лизе стало страшно, когда она думала об этом. Такая легкость пугала. Она боялась оказаться в ловушке, которую просто не заметила, не имея достаточно опыта. Боялась разрушить сеть, которую до нее ценой неимоверных усилий и многих жизней построили белорусские чекисты в Минске. Если бы рядом была Катерина Алексеевна или хотя бы Инга Тоболевич, можно было бы посоветоваться с ними, но все надо было решать самой. Даже Никольский, хотя он и рядом, ничем пока не мог помочь. Оставшись одна, Лиза долго не могла заснуть. Она снова и снова прокручивала в памяти события предыдущего дня, анализировала свой разговор с Литвинской — вроде бы она вела себя убедительно, и та вряд ли в чем-то заподозрила ее.
Едва забрезжил поздний осенний рассвет, Лиза была на ногах. В десять утра ей была назначена аудиенция у Кубе. Авдотья Кирилловна принесла чай с сухарями, но Лиза так и не притронулась — как говорится, кусок не лез в горло, она сильно волновалась. Однако понимая, что явиться к гауляйтеру бледной и помятой после бессонной ночи она не может, — Лиза решилась на отважный шаг: она умылась ледяной водой из колодца, растерлась полотенцем, и усталость и волнение как рукой сняло. Явиться к гауляйтору в фисташковом платье с оборками также казалось легкомысленным. В нехитром гардеробе, составленном для нее Ингой Тоболевич, Лиза обнаружила строгий коричневый костюм, его и выбрала для визита. Одевшись и оглядев себя в зеркало, украшавшее среднюю створку шкафа, она осталась собой довольна.
Из дома Лиза вышла в прекрасном настроении. Погода улучшилась, низкие тучи, нависавшие над Минском несколько дней подряд, рассеялись, проглянуло солнце. Без четырех минут десять Лиза уже подошла к особняку Кубе — она прекрасно знала, как высоко немцы ценят пунктуальность. Перейдя площадь, приблизилась к высокому, статному эсэсовцу, стоявшему в карауле перед входом в здание.
