видела вокруг.
Вдруг рядом раздался громкий сигнал клаксона. Черный «опель» затормозил перед ней, подняв столб воды из лужи. Водитель распахнул дверцу и что-то рассерженно кричал. Лиза застыла, испуганная. Вдруг за стеной дождя на противоположной стороне улицы она увидела витрину: «Цветы от Литвинской» — было написано по-немецки. Витиеватая готическая буква «L», фирменный знак салона, поблескивала на мокром зеркальном стекле. В первое мгновение Лизе показалось, что она сошла с ума. Настоящее уплывало у нее из-под ног, время стремительно неслось вспять, в оккупированный немецкими войсками Минск сорок третьего года. Возможно ли такое? Лиза не верила собственным глазам, она боялась верить.
— Лизи! — Руди положил руку ей на плечо, — ну, ты напугала меня, Лизи, зачем же так? — он повернул ее к себе и приник поцелуем к ее губам. — Идем в машину, — сказал он, отпустив. Обнимая за плечи, увел с собой, предоставив Фрицу договариваться с примчавшейся дорожной полицией. На заднем сидении «мерседеса» Лиза повернулась, зеленоватые буквы вывески по-прежнему мерцали за дождем.
— Мне кажется, Руди, или это на самом деле, салон цветов пани Литвинской? — спросила она Крестена, включившего зажигание.
— Как это — кажется? — усмехнулся он. — Салон цветов, весьма известный, кстати, — добавил сразу, — а что?
— А кому он принадлежит? — спросила Лиза осторожно, когда машина тронулась.
— Самой пани Литвинской и принадлежит, — ответил он, и сердце Лизы замерло. — Прежде она жила в Варшаве, там и познакомилась с генералом, который привез ее сюда. Генерала в живых уже нет, а пани торгует. Ты почему спрашиваешь?
Она не ответила. Наклонившись вперед, прижалась лбом к его плечу:
— Прости меня, — попросила тихо, — я вела себя глупо! Я не имею права просить, чтобы ты разрушил свою жизнь. Я все приму, как есть, не беспокойся, — пообещала она.
— Возможно, и не понадобится, — ответил он двусмысленно. — Ладно, поживем-увидим. Я же не мог знать в сорок пятом, что ты приедешь ко мне. Теперь, конечно, все изменилось.
Они вернулись в квартиру на Империалгассе, и весь вечер и ночь провели вместе. Наутро Руди отправился в порт на переговоры, а Лиза, не утерпев, — в салон пани Литвинской, который, как она узнала у Крестена, находился на площади Валькирии, совсем недалеко от ее квартиры. И надо же, до того памятного дня, когда она решила познакомиться к женой Руди и его тещей, она ни разу не бывала на этой площади, и даже не догадывалась, какое открытие ее там ждет.
Как и в Минске, салон пани Литвинской располагался на первом этаже красивого старинного особняка, почти не пострадавшего при бомбежках. Перейдя площадь Валькирии, на которой накануне она едва не угодила под машину, Лиза подошла к салону и вдруг почувствовала, что вся дрожит, ее охватило сильное волнение. Она вдруг ощутила, что как никогда близка к своей цели. Сама того не ожидая, она нашла верный путь, когда все казалось потерянным. Кто, как ни пани Литвинская, возлюбленная генерала Готтберга, может знать о его досье!
Сдерживая трепет, Лиза толкнула входную дверь. Звякнул привычно колокольчик. В лицо сразу ударил насыщенный запах дорогих цветов. От него у Лизы закружилась голова, — она почувствовала себя моложе на десять лет. И словно не было ничего — ни разочарований, ни страха, ни потерь. Розы, тюльпаны, лилии, хризантемы приветствовали ее, кивая прелестными головками Как когда-то в Минске, сразу подошла продавщица, блондинка в белой блузке и сарафане с пышной юбкой и характерной польской шнуровкой на груди — пани Литвинская оставалась верна себе.
— Фрейлян что-то желает? — спросила девушка, а Лиза услышала голос совсем другой, который спрашивал ее через годы.
С трудом сдерживая слезы, она спросила:
— Скажите, могу ли я повидаться с хозяйкой? Пани Литвинская здесь? — и услышала то, что и надеялась услышать.
— Да, фрейлян, пройдите на второй этаж, пожалуйста. Вас проводить? — Лиза кивнула, и девушка, улыбнувшись, пригласила ее идти за собой по узкой винтовой лестнице. — Пани, вас спрашивают, — она постучала в дверь, взойдя на площадку.
У Лизы перехватило дух. Через мгновение она услышала, как знакомый голос пани Жанель, произнес:
— Спрашивают, кто? Ну, входите, входите.
— Прошу вас, фрейлян, — продавщица открыла перед Лизой дверь и, присев в поклоне, сбежала по лестнице вниз.
Лиза вошла. Ноги едва слушались, были как ватные. Скулы свело от волнения судорогой. Так же, как в Минске, стены в кабинете пани были обтянуты бирюзовым бархатом, мебель — белая, в стиле рококо. Лиза не могла поверить собственным глазам — настолько все было похоже.
Пани Литвинская сидела на белом диване с ажурной спинкой, рядом с белой вазе благоухали красные орхидеи. Она перелистывала журнал. Конечно, она изменилась, но немного — слегка располнела, но по- прежнему сохраняла шик и элегантность.
— Чем могу быть полезна? — оторвавшись от своего занятия, Литвинская подняла голову. Несколько мгновений она смотрела на Лизу, не узнавая, потом лицо ее напряглось, как-то неестественно вытянулось. Она ахнула и пошатнулась, схватившись за сердце.
— Вы узнали меня, пани Жанель? — Лиза бросилась к ней, поддерживая. — Это я, Лиза Арсеньева, помните, Минск, сорок третий год.
— Как не помнить, — произнесла с придыханием пани. — Тогда еще был жив Ханс. Тогда многие были живы.
Оставив пани на мгновение, Лиза прикрыла дверь, потом вернувшись, некоторое время всматривалась в покрывшееся мелкими морщинами лицо Литвинской, залитое слезами, как и ее собственное.
— Я вас оплакала, дитя мое, — Литвинская привлекла Лизу к себе и гладила ее волосы. — Этот страшный взрыв, который устроили бандиты в резиденции гауляйтера, унес жизни многих. Мне сказали, что вы как раз принесли ноты гауляйтеру для будущего концерта, всего-то за несколько минут до взрыва. Ханс желал бы обнадежить меня, что вы живы, но в конце концов пришел к выводу, что вас просто разорвало на месте, как и самого Кубе. Я вижу, вам удалось спастись, я так рада!
— Да, меня только поранило, — Лизе пришлось соврать. — Я долго лечилась, не могла передвигаться и говорить. Уже после того, как немцы ушли из Белоруссии, вылечилась. Присоединилась к Красной армии, с одной целью — попасть сюда, в Германию. И вот осталась.
— Милая моя, хоть одна живая душа, с которой можно вспомнить Ханса, вспомнить все, что было, — Литвинская промокнула слезы платком.
— Генерал погиб? — осторожно спросила Лиза.
— Хуже, — лицо Литвинской нервно передернулось, — он попал в плен к Советам. Они повесили его в Минске, на той самой площади, где когда-то находился мой салон. Благодаря Хансу я приехала сюда, в Германию, ведь он был родом из Гамбурга, здесь жила его семья. Теперь осталась только сестра. Жена и дочь Ханса погибли при бомбардировке, его сестра Хельга потеряла на фронте мужа и двух сыновей. Прежде она меня на дух не выносила, считала, что я отбиваю Ханса от жены, но горе объединило нас, — вздохнула Литвинская, — теперь мы живем вместе, в их доме. О, если бы не Ханс, я бы погибла там, в этой страшной стране, — она расширила глаза. — Он помог мне уехать сначала в Варшаву, а когда туда тоже пришли Советы, сюда, в Гамбург. Мне трудно представить, что было бы, если бы страшный план бандитов осуществился и они взорвали бы Ханса, как взорвали Кубе. О, ужас, ужас! — Литвинская прижала к глазам кружевной платок. — По счастью, они перегрызлись между собой, и им стало не до Ханса. Так мы спаслись.
Как я и надеялась, после войны мне помогла моя сестра Марго, — продолжила Литвинская после паузы. — В этом страшном месте, как это называется… — она пожала плечами, вспоминая, — в социалистической Польше, стране народной демократии, для меня места не нашлось. Марго дала мне денег на устройство бизнеса здесь, в Гамбурге. Вот так устроилось. А вы, вы что делаете, Лизи? Как вы живете? — поинтересовалась она.
И Лиза решила, что ее час пробил:
