белозерский люд. Молодой офицер подошел к Софье и стоял за ее спиной, положив руку на эфес шпаги. Он все также смотрел на нее сверху вниз и все также язвительно улыбался.
— Значит, Вы и есть та самая девочка, которую так сильно ненавидит моя сестра, — наконец, промолвил он.
— А что Вы собственно желаете от меня? — спросила у него Софья с нескрываемой враждебностью. — Что Вы всем этим хотите сказать?
— Будь я на ее месте, я бы Вас отшлепал как следует за все проделки. — Что-то до боли знакомое сквозило в его взгляде и в его голосе.
— Кто Вы? — спросила Софья настороженно,
— Князь Василий Ухтомский, — представился он, — подполковник лейб-гвардии Преображенского полка. Сражался при Нарве и Полтаве. Удостоен личной похвалы государя и медали его, — сообщив все, он принялся напевать, поигрывая поясом.
— Жаль, что маневры на нашем озере вовсе не под-стать Вашей смелости, князь, — заметила ему Софья, стараясь скрыть растерянность за насмешливостью.
— Жаль, что Ваше поведение, — парировал он сходу, — вовсе не соответствует Вашей ангельской внешности, Софья Ивановна.
Она восприняла его слова, как намек на свой малый рост — после четырнадцати лет Софья ни на йоту не выросла — а потому она испытала новый приступ ярости. Разразившись целой обвинительной тирадой, она употребляла слова, которые слышала при ругани дворовых на поварне, и очень надеялась смутить тем Василия, но он выслушал ее терпеливо, задрав подбородок, потом же, когда Софья умолкла, ответил:
— Я знаю много ругательств, в том числе английских. Но они недостаточно вульгарны, и не могут сравниться с русскими. Французские и вовсе слишком изящны, так что и не поймешь, ругаются они или поют дифирамбы. А вот испанские выражения Вам
бы точно подошли, Софья Ивановна. Если понравятся, готов преподать курс.
И он начал произносить весьма приятно звучащие фразы, которые, конечно же в иных обстоятельствах, привели бы Софью в восторг. Но слушая его, она невольно вновь стала выискивать в нем сходство со своим врагом, с Евдокией, и всякий восторг и даже робко народившееся расположение ее к Василию сразу исчезли. Он показался ей бахвалом и несомненно, большим щеголем, которому не интересно ничье мнение, кроме его собственного.
— Согласитесь, Софья Ивановна, — сказал Василий, внезапно перестав ругаться, — что я Вас сразил. — Обезоруживающе открытая, белозубая улыбка князя оказалась столь необходимым дополнением, что Софья против воли ощутила, как весь гнев ее тает. — Пойдемте же, посмотрим на флотилию, — пригласил он. — Корабль, стоящий на якоре — это красиво. Верно?
Они поднялись на крепостную стену и стали любоваться оттуда озером. Было безветренно, безоблачно, взошла луна.
Неподвижные силуэты кораблей выделялись в ее бледном свете. Слышалась матросская песня — голоса, певшие ее, проносясь над водой, достигали их слуха, четко выделяясь среди грубоватых криков веселящейся на улицах толпы.
— На войне страшно? — спросила у него Софья, — Вы потеряли много солдат в сражениях?
— Не больше, чем их теряется обычно при более или менее удачном походе, — ответил он, пожимая плечами, — всегда гораздо сильнее жалеешь раненных. Они на всю жизнь остаются калеками, и вынуждены влачить безрадостное существование в нищете. В морских баталиях, я считаю, было бы вообще гуманнее выбрасывать раненых за борт, — Софья с сомнением взглянула на него. Его своеобразный юмор не всегда был легко понятен ей.
— Вы говорили об этом с Вашими командирами? — спросила она, — они согласны?
— Если командирами вы называете тех, кто превосходит меня знанием военного дела, — ответил Василий, — то таковых вообще не существует за исключением самого государя императора. Что же касается моих непосредственных начальников по званию, то я давно уже высказал им все, что думаю. Вот почему хотя мне еще нет и двадцати семи лет, а я уже стал офицером, которого больше всего ненавидят все старше его по званию в русской армии, хотя солдаты и матросы вполне даже любят. Меня спасает только расположение Петра Алексеевича, который на раз отмечал меня лично и часто вспоминает. Вот если меня убрать, а вдруг он вспомнит? Только это и удерживает всех этих бездарных стариков Шереметевых, Голицыных и прочих, — его самонадеянность поразила Софью не меньше чем его недавняя грубость.
Он смотрел на нее улыбаясь, и она в очередной раз не нашлась, что сказать. Ей вспомнилось, как он наступил на свадьбе на подол платья ее матушки. Интересно, был ли хоть кто-нибудь на свете, кто любил его, кто мог бы его любить со всеми его странностями.
— А что же адмирал Белозерский? Как он Вас терпит? — спросила Софья с осторожностью о дяде.
— О, он мой родственник, — быстро ответил ей Василий, — и знает, что на меня вполне можно положиться. К тому же он всегда делает то, что я ему советую. Никаких хлопот. Ну, что ж, — продолжил он весело, — а теперь займемся реверансом. На крепость мы взобрались. Посмотрим, получится ли у Вас, Софья Ивановна, реверанс передо мной лучше, чем перед вашим дядей — адмиралом. Подберите юбку, — командовал он, смеясь, — вот так. Согните правое колено, так, молодцом! А теперь дайте Вашей крохотной попке опуститься на левую ногу. Вот так. Замечательно!
Трясясь от смеха, Софья подчинялась, ибо ей казалось очень забавным, что подполковник Преображенского полка обучает ее хорошим манерам на парапетной стене Белозерской крепости.
— Уверяю Вас, это вовсе не смешно, — говорил он с важностью, — неуклюжая женщина выглядит ужасно невоспитанной. А если Вас увидит государь император? Вдруг случиться так, что мне придется представить Вас ему в Петербурге. Он так и скажет мне: «Василий, браток, где ты нашел такую солоху. У себя на Белом озере? Какое красивое лицо, а кланяться не умеет. И сразу всыпет мне: почему не научили? Петр Алексеевич — то крут, он церемониться не станет. Превосходно! — он прищелкнул языком. — Еще раз. Отлично, Софья Ивановна. Вы все можете, когда захотите. Оказывается, Вы просто ленивая, деревенская девчонка, которую никогда не бил палкой ее добрый батюшка.
Он с неслыханной дерзостью поправил Софье платье, подравнял кружева на декольте и плечах.
— Ненавижу ужинать с неопрятными женщинами, — проговорил он шепотом.
— А я вовсе не собираюсь с Вами ужинать, Василий Романович, — тотчас парировала Софья.
— Могу поручиться, что никто другой Вас не пригласит, — ответил он. — Пойдемте, Софья Ивановна. Возьмите меня под руку. Не знаю, как Вы, но я очень голоден.
Князь Ухтомский отвел Софью назад в дом, где к своему удивлению она обнаружила, что гости уже расселись за длинными столами в банкетном зале, и прислуга разносит блюда.
По счастью появление запоздавшей пары осталось незамеченным никем, кроме князя Ивана Степановича, который вертелся на стуле рядом с адмиралом, высматривая дочь. Он только удивленно приподнял брови, увидев, что она входит об руку с князем Василием. Однако из-за волнения и из-за того, что батюшка наверняка расскажет обо всем матери, а та конечно разболтает Евдокии, Софья опять начала терять самообладание.
— Пойдемте отсюда, князь, — просила она Василия и тащила его за рукав: — Видите, для нас и места нет. Все стулья заняты.
— Уйти? — возмутился он, — Ни за что. Я должен поужинать. Я столько маневрировал, Софья Ивановна, чтобы Вас порадовать утром, что теперь страшно голоден, — не слушая возражений Софьи, он стал прокладывать себе путь, расталкивая слуг и силой увлекая княжну за собой. Она видела, как многие лица с возмущением оборачивались к их сторону, слышала нестройный шум голосов. Она не могла остановиться, путалась в парадном платье. Но увлекаемая неумолимой рукой Василия к столу для почетных гостей в конце зала, оказалась как раз напротив своего обомлевшего батюшки, сама того не ожидая.
— Зачем вы привели меня к столу для почетных гостей?! — запротестовала Софья и изо всех сил дернула Василия за руку.
— Что ж такого? — он удивленно оглядел ее, все также сверху вниз: — неужто Вы думаете, я буду ужинать где-то еще? Место князю Василию Ухтомскому!
Услышав его голос, слуги прижались к стене, все головы повернулись, а адмирал Белозерский прервал разговор со своей супругой. Сразу выдвинули стулья, гости потеснились, и Софья села нос к носу с князем
