— Выдержит, если Вы будете сидеть спокойно, — заверил он.
Софья смутилась. Она понимала, что одно неосторожное движение, и они оба оказались бы на земле, но сидеть не шевелясь, означало, что она должна и дальше находиться в его объятиях, чувствуя его лицо рядом со своим. Софья уже пожалела, что попросила князя прийти в сад.
— В таком положении невозможно разговаривать, — запротестовала она.
— Отчего же, — усомнился он, — я напротив, нахожу его довольно приятным, — при этих словах он осторожно вытянул ногу вдоль ветки, чтобы устроиться поудобнее, и еще крепче обнял Софью.
— Итак, что же Вы желали мне сказать, Софья Ивановна? — его вопрос удивил княжну. Он выражался, словно это она просила его о встрече.
— Меня грозят отправить в монастырь, — пожаловалась она, — и Вам больше не стоит сюда приезжать. Матушка решительно определила, что не позволит мне видеться с Вами. К тому же Ваша репутация, — она запнулась, — она… весьма скверная.
— Как так? — искренне изумился он, — Отчего же?
— Матушка сказала мне, что Вы не вылезаете из долгов.
— Что ж, в Петербурге многие живут в долг, — пожал он плечами, — что ж с того?
— Вы — тяжелое испытание для Вашей родни, — Софья старательно повторяла слова матери.
— Напротив, моя родня — на редкость тяжелое испытание для меня, — усмехнулся Василий в усы, — потому я стараюсь почаще пропадать на войне и пореже встречаться с ними. Что же еще Вам поведала обо мне матушка?
— Что у Вас нет чувства такта, а также о Вашей доблести на поле боя ей ничего не известно.
— Это меня не удивляет, — князь снова пренебрежительно дернул плечом. — Зрелых матушек молоденьких девиц обычно гораздо больше интересует моя доблесть совсем на ином поприще. Хотя, надеюсь, и в альковных делах, я дорогую Марию Филипповну не разочаровал — она достаточно обо мне наслушалась. Что же касается такта… Мне его заменяет большой жизненный опыт, — он выпустил из руки ветку и смахнул что-то с воротничка платья княгини.
— У вас на груди гусеница, — пояснил он.
Софья отпрянула, обескураженная резким переходом от романтики к самой прозаической реальности.
— Я так полагаю, — проговорила она сдавленным голосом, — что моя матушка права. Наше дальнейшее знакомство не принесет ничего хорошего. Лучше, если мы положим ему конец прямо сейчас.
В неудобном положении на яблоневой ветке держаться с достоинством было затруднительно, но все же княжна сделала попытку выпрямиться. Однако князь и ухом не повел на ее высказывания.
— Вы не спуститесь, если я этого не захочу, — ответил он. И действительно он вытянул через ветку ноги и тем перекрыл Софье путь.
— Самое время, Софья Ивановна, дать Вам урок испанского языка, — прошептал он ей на ухо.
— Я не имею ни малейшего желания, — ответила холодно княжна. Тогда он рассмеялся и обхватив лицо Софьи руками, порывисто поцеловал ее. Новое и необыкновенно приятное ощущение на мгновение лишило княгиню дара речи и способности действовать. Она отвернулась, чтобы скрыть волнение и принялась играть с цветущими ветками.
— Теперь можете уходить, если желаете, — проговорил он с наигранным равнодушием. Уходить же Софье вовсе не хотелось, но она была слишком горда, чтобы признаться в этом. Тогда он спрыгнул на землю и помог ей спуститься.
— Нелегко быть храбрым на яблоне, — язвительно заметил он, — передайте об этом Марье Филипповне.
— Я ничего не скажу матери, — ответила Софья, переживая спою внезапную отставку. С мгновение князь молча смотрел на девушку, потом сказал: — Если Вы велите своему садовнику срезать верхнюю ветку, то в следующий раз у нас все получится намного лучше.
— Не знаю, хочу ли я следующего раза, — Софья пренебрежительно подняла плечико.
— Конечно, хотите, — уверенно заявил он, — И я тоже хочу. К тому же после ранения по совету доктора мне необходимы длительные прогулки на свежем воздухе.
Он направился к ограде, где оставил коня. Софья же придерживая край бархатного платья, шла вслед за ним по высокой траве. Он ухватился за узду, прыгнул в седло.
— От Ухтомы до Андожи почти десять верст, — сказал он. — Если я буду проезжать их дважды в неделю, то вскоре весьма поправлю свое здоровье, и полковой медикус будет мной доволен. Во вторник я приеду снова. Не забудьте дать указания садовнику.
С этими словами он взмахнул перчаткой и пришпорил коня. Провожая его взглядом, Софья решила про себя, что он такой же отвратительный как и его сестра Евдокия, и она никогда больше не желает видеться с ним. Однако вопреки всем своим решениям во вторник она поджидала князя под яблоней.
Конечно же, он приехал. И начались ухаживания, насколько необычные, настолько же и приятные, о которых любая юная особа и сто лет назад и нынче могла бы только мечтать. Сквозь прошедшие с той поры годы матушка Сергия вспоминала о них как о каком-то нереальном, плохо запомнившемся сне.
Один или два раза в неделю князь Василий Ухтомский приезжал в Андожу. Вместе с Софьей они забирались на яблоню, — мешавшую ветку, конечно же, срезали, — и он давал юной княжне уроки любви, а она слушалась его во всем. Тогда ей казалось, что чудесные вечера с жужжанием пчел над головой и пением соловьев будут длиться для них бесконечно.
И несмотря на последующую трагедию, князь оставался в памяти своей возлюбленной молодым человеком с огненно-рыжей шевелюрой и бунтарским нравом, созерцающим с борта корабля штормовые волны Балтийского моря, так не похожего на уютные, тихие бухточки Андожского озера.
Балтийского моря княжна тогда еще никогда не видела. Она знала о нем со слов Василия. Чтобы он ни говорил — его слова звучали приятной музыкой для слуха княжны Андожской. Самые злые шутки, в которых Василий никогда не изменял себе, забывались, когда он прижимал Софью к своей груди и целовал в губы.
Прошло два месяца свиданий, о которых так никто и не догадывался в усадьбе. В самый разгар лета княгиня Марья Филипповна призвала Софью к себе и нежно поцеловав, сообщила, что ее ждет большое счастье: младший сын московского семейства Салтыковых, которого Софья и не знала никогда, попросил ее руки, она и батюшка вполне согласна, приданое определено, осталось только назначить день свадьбы.
Некоторое время Софья смотрела на мать с изумлением, потом с нескрываемым ужасом: она не сомневалась, что удрученная ее поведением в Белозерске матушка с самого того дня начала подыскивать ей партию, списываясь со старинными знакомыми. И вот нашла, решив все за ее спиной.
В комнату робко вошел отец. Взглянув на князя Ивана Степановича, Софья отчетливо осознала, что он тоже совсем недавно узнал о намерениях супруги и потому очень опечален. Князь Андожский с сочувствием взирал на свою любимицу и глаза его слезились. Казалось, скажи она «нет», и он сразу же поддержит ее.
Воспользовавшись неожиданной поддержкой, Софья громко запротестовала. Она объявила матери, что скорее прыгнет с крыши дома или утопится в водах Андожского озера, чем выйдет замуж за неизвестного ей Салтыкова.
Напрасно спорила с ней княгиня Мария Филипповна, напрасно перечисляла она добродетели молодого жениха и предметы его благосостояния, напрасно обращалась за поддержкой к Ивану Степановичу. Князь упорно хранил молчание, а Софья распалялась все больше и больше.
— Ты уже в таком возрасте, дитя мое, — увещевала ее мать, — когда только брак может наставить тебя на путь истинный. Мы должны быть признательны, что матушка и отец Салтыковы вообще согласились даже раздумывать о родстве с нами после твоего недостойного поведения на балу в Белозерске… — Но Софья только трясла головой и впивалась ногтями в ладони.
— Говорю, говорю Вам, матушка, я не выйду за Салтыкова, я лучше умру, — твердила она.
— Возможно, Машенька, — вступил в разговор князь Иван Степанович, — не стоит принуждать Сонечку, если она не хочет. Ведь свадьба дело нешуточное — на всю жизнь отдаем ее в чужой дом. Может, стоит ей подумать, свыкнуться с мыслью. Да и Салтыковым тоже время нужно…
— Для чего? — раздраженно прервала его Мария Филипповна. — Для чего им нужно время, Ванечка?
